Любовь поры кровавых дождей - [213]

— А ну-ка, Ната, давай! — распорядился Лысиков. — Пора исполнить наше желание. Начинай, как ты умеешь…

Ната неопределенно улыбнулась.

— Ната, душечка! — взмолилась Яншина.

Ее просьба оказалась решающей: Ната встала, сняла со стены гитару, снова села, откинувшись на спинку стула. Она долго настраивала гитару, потом рассеянно перебирала струны, потом, словно совсем раздумала петь, уронила голову набок и вдруг запела глубоким, хватающим за душу голосом, какого я не слышал за всю мою жизнь…

Она с чувством исполнила старинный романс «Сияла ночь, луной был полон сад…».

Я слушал как зачарованный и не заметил, когда она перешла на другие песни. Но, по-моему, не меня одного мороз по коже пробрал, когда она своим низким, звучным, идущим из самой глубины сердца, чуть хрипловатым голосом затянула «По диким степям Забайкалья…».

«Бродяга, судьбу проклиная…» — самозабвенно выводила Ната своим грудным, трепетным голосом, и мне казалось, что кто-то невидимый проливает в мою страждущую душу мир и покой…

Такие переливчатые, бросающие в дрожь голоса можно услышать только в России… Этот голос берет за душу, возносит ввысь, наполняет блаженством и невыразимо волнует. Таким голосом, который медом льется из горла, сверкает алмазом и рассыпается в воздухе тысячей звучных колокольцев, поют наши русские женщины… И если тебе довелось услышать такое пение хоть раз, ты навечно сделаешься его поклонником…

Ната пела, а мы все с благоговением взирали на нее, жадно ловили малейшее ее движение и не дышали, как заговоренные.

Только теперь я понял, в чем сила Наты, ее очарование, и впервые за все время нашего недолгого знакомства меня потянуло к ней всем сердцем.

Но странно, пение меня не успокоило, а, напротив, растревожило, разбередило вконец, нервы мои напряглись до предела, и я сам не знал, чего хочу…

— А что вы скажете о нашем командном составе, о командирах среднего, старшего и высшего звеньев? — обращаясь ко мне, попытался продолжить прерванную беседу Лысиков. Но здесь он как будто опять что-то вспомнил и без всякой связи с уже сказанным, по своему обыкновению, быстро затараторил: — Как могло случиться, что я до сих пор ничего про вас не знаю, кто вы такой, откуда, как сюда попали?..

— Он же сказал тебе! — не вытерпела Яншина. — Виктор Алексеевич Докучаев, старший техник-лейтенант, заместитель начальника артмастерских. Чего тебе еще надо?!

— Это ясно. Я о другом спрашиваю, — не отставал Лысиков, — разделяет ли он по своему духу, настроению, стремлению мою мысль о советских командирах, о нашей особой роли? О нашей особой руководящей миссии?

— Нет! — решительно отрезал я.

Лысиков от неожиданности даже руками всплеснул и приоткрыл рот.

— Что, что?! — загремел интендант, спрыгнув с кровати и грозно на меня наступая.

Мое терпение кончилось, я почувствовал, что больше не могу сдерживаться!

— А ты сиди, где сидел, пока я тебя наизнанку не вывернул! — пригрозил я интенданту.

У Лысикова даже челюсть от удивления отвалилась.

Ната испуганно схватилась за голову, а толстый капитан, сделав еще два шага вперед, застыл надо мной в угрожающей позе.

Некоторое время он оглядывал меня с головы до ног. Видимо, мое телосложение произвело на него достаточно сильное впечатление; он отступил, снова взгромоздился на кровать и примирительным тоном заявил:

— Если мы командный состав, то не должны ссориться по пустякам.

— Люблю артиллеристов! Смелые они люди! — восхищенно воскликнула Яншина. Потом, схватив меня за ремень, встряхнула легонько и проговорила: — Ого, этот старший лейтенант не одного — двух таких интендантов за пояс заткнет.

— А ты откуда знаешь его силу?.. И, во-вторых, он не старший лейтенант, а старший техник-лейтенант, то есть техник!..

— Цыц! — погрозила ему пальцем Яншина. — Иначе твоему толстяку от него достанется, а тебе — от меня!

— Маргарита Сергеевна! Как вы странно себя ведете, грубите, дерзите! Вы просто на себя сегодня не похожи! — Лысиков обернулся ко мне: — А вам я советую немедленно прекратить это безобразие. Нашу водку пьете да нам же еще хамите! Это уж слишком!

— Плевать я хотел на вашу водку и на всех, кто ее с вами пьет! — взорвался я и отшвырнул стоявший передо мной стакан так, что он, разбившись об стенку, осыпался на пол мелкими осколками.

Испуганный Лысиков вместе со стулом отпрянул назад. Интендант продолжал сидеть на кровати как ни в чем не бывало. А Яншина наклонилась, чтобы меня поцеловать.

— Люблю артиллеристов, смелые они люди!..

Я с трудом от нее освободился, накинул полушубок, с грохотом рванул дверь и вышел в сени.

Выходя, я успел заметить, как испуганно съежилась Ната, переводя взгляд с меня на Лысикова, сидевшего за столом в полной растерянности.

Больше всего меня раздражала перемена, происшедшая с Натой. Если до появления незваных гостей она была гордой, хотя и озабоченной чем-то серьезным, то теперь она выглядела просто жалкой и пришибленной…

Что это было? Почтение к старшим, уважение к гостям или выражение какого-то непонятного мне страха, зависимости?

Я вышел на свежий воздух, закурил, прохаживаясь взад и вперед.

Доходя до угла, поворачивал назад и шел вдоль забора. Погруженный в свои мысли, я не сразу заметил, как из дома выбежала Ната в накинутой на плечи шубе.