Любовь поры кровавых дождей - [184]

Но все равно судьба этой семьи тревожила меня.

Однажды утром налетели и на нас два «хейнкеля» и сбросили бомбы.

Посмотрел я на домик стрелочника и вижу: весь он окутан дымом.

Я кинулся туда. Оказалось: тяжелая бомба упала совсем близко, подняла фонтан черной торфяной земли и с такой силой забросала ею белые стены домика, что одна стена его почернела.

Изнутри не доносилось ни звука.

Я ворвался в тесные сени, толкнув с размаху дверь в комнату. Смотрю — Рита склонилась над люлькой и спокойно кормит грудью ребенка.

Увидев меня, она вскочила, поспешно запахнула платье на груди; вид у нее был растерянный.

— Вы живы? — с трудом выговорил я, едва переводя дух.

— Слава богу, — она застенчиво улыбнулась.

— А я перепугался, — признался я, — вон дым какой, дома не видно… Думал, бомба прямо сюда угодила.

— Когда стали бомбить, я как раз кормила Павлика. Отними я грудь у ребенка, он мог испугаться; и я подумала: коли так суждено, лучше уж мне тут погибнуть, у люльки. Но вот… мы оба с ним уцелели… Войдите. Садитесь, вон тот стул чистый…

Из темного угла комнаты смотрели три пары глаз — маленькие девочки лет пяти-шести с любопытством разглядывали меня.

— Ну, мне пора, надо пойти проведать моих ребят, — сказал я, чувствуя, что решительно не знаю, о чем дальше говорить, и направился к двери.

Она пошла следом, провожая меня. Но дверь комнаты сама захлопнулась, и мы вдруг оказались вдвоем в темных сенях.

Я растерялся, видимо, она тоже, и мы в темноте столкнулись друг с другом.

Когда ее крепко сбитое ладное теплое тело коснулось меня, я в одно мгновение потерял голову и, безотчетным движением обняв ее за талию, с силой привлек к себе. Она не противилась, не отталкивала меня, не пыталась вырваться. Напротив того, я почувствовал — сама припала ко мне.

Охваченный жгучим волнением, я, стиснув ее в объятиях, крепче прижал к груди; она обвила мою шею своими гибкими нежными руками и долгим поцелуем прильнула к моим губам… Сознание у меня помутилось, в сердце словно что-то сорвалось с привязи, и, не помня себя, я приник к ней.

Не знаю, сколько протекло времени…

Способность соображать вернулась ко мне, когда она сняла руки с плеч, высвободилась из моих объятий и мягко, но настойчиво подтолкнула меня к выходу. И как только я, повинуясь ей, переступил через порог, она поспешно закрыла за мною дверь.

Я был весь напряжен, шел с таким чувством, словно, как птица, готов был оттолкнуться от земли, взлететь…

Запах ее — смесь молока и миндаля — преследовал меня, кружил голову, я видел перед собой ее серо-синие затуманенные жаждой любви глаза…

Но случилось нечто неожиданное: хотя я все время мечтал о Рите, встречи с нею я стал почему-то бояться, избегал ее…

Отправляясь на обход моих прожекторов, я уже не старался пройти перед ее домом, напротив, норовил как-нибудь пробраться стороной, чтобы лишний раз не столкнуться с нею.

А если бы меня спросили, в чем тут была причина, я не сумел бы ответить.

Но по утрам мы с ней непременно встречались — в тот час, когда я освобождался от моей службы. Днем ведь прожекторы не нужны. Бойцы надевали на них брезентовые чехлы и, приткнувшись кто где, задавали храпака.

А я пускался по тропинке, бегущей к домику стрелочника.

Как и у меня, у Риты и у ее свекрови забот и хлопот по ночам было больше, чем днем, В расположенный неподалеку фронтовой склад боеприпасы привозили и увозили по ночам, чтобы не выследили немцы. Не было такой ночи, чтобы от склада не отошли, по меньшей мере, два или три эшелона, и чтобы туда не прибыло еще в соответствии с расписанием рабочего времени; по ночам склад оживал, а днем был безлюден и казался заброшенным.

Еще чаще проходили в ту и в другую сторону поезда, направлявшиеся к передовой линии. Они перевозили оружие, провиант, а то и воинские части. Эти поезда тоже двигались только под покровом ночной темноты — им необходимо было добраться до места и вернуться назад раньше, чем рассветет. Правда, летние северные ночи не очень-то темные, но все же ночью несколько темней.

Так что бедная старуха не имела ни минуты покоя. Она уходила в будку для дежурств едва, бывало, смеркнется и оставалась там до утра. Когда свекрови становилось невмоготу или если она прихварывала, ее сменяла Рита, старуха же нянчила грудного ребенка.

Неподалеку от их домика стоял старый дощатый сарай. В нем когда-то хранились материалы для ремонта путей. Вокруг сарая буйно разрослась зеленая сочная трава, такая высокая, что доставала мне до пояса.

Там, у этого заброшенного сарая, и встречались мы с Ритой, Мы опускались на траву и подолгу сидели бок о бок, прислонившись спинами к нагретой солнцем дощатой стене, То Рита рассказывала мне историю своей унылой, однообразной жизни, то я вспоминал о чем-нибудь вслух.

Как я любил, положив голову ей на колени и раскинувшись в душистой траве, смотреть в безоблачное синее небо!..

Был июль, погода стояла жаркая. Трава оставалась нескошенной — до нее ли было в те дни?

По утрам, едва солнце бросало косые лучи на росистую траву и капли росы загорались на ней алмазами, в воздухе стоял такой дурманящий запах влажной земли и душистых трав, что не мудрено было опьянеть.