Любовь поры кровавых дождей - [163]

Небо затянули непроницаемые черные тучи. Дувший с Балтики ветер гнал к востоку этот бурый караван, разрывая его на бесформенные, косматые клочья.

Пасмурная сырая погода нагоняла тоску. Куда ни кинешь взор, над свинцовым горизонтом паутиной нависала тонкая сетка дождя. С желтых листьев, чудом державшихся на тополях, стекали крупные капли.

По утрам, когда дождь ненадолго прекращался, беловатый иней, похожий на плесень, покрывал потемневшую от сырости землю. Тонкая пленка льда на лужах трескалась под ногами, как стекло, с хрустом и звоном.

В этот период на всей протяженности Волховского фронта, растянувшегося на несколько сотен километров, наступило временное затишье.

Двухмесячные ожесточенные бои, когда атака следовала за атакой, остались позади, и наша армия получила кратковременную передышку.

Мы смотрели на затихшие окопы, блиндажи, на видневшиеся вдали долговременные укрепления противника и собирались с силами для новых сражений. Нас не беспокоили ни вражеские самолеты, ни артиллерия. Хроническая непогода парализовала авиацию.

В начале ноября артиллерийский полк, где я служил начальником штаба, сняли с передовой и отправили в глубокий тыл для отдыха и пополнения.

Мы расположились неподалеку от станции Будогощь в сосновом бору, метрах в двухстах от железной дороги.

Этот район Ленинградской области до войны считался глухим. Но к концу сорок первого года немцы, осаждавшие Тихвин и стремившиеся охватить Ленинград двойным кольцом, провели железнодорожную ветку именно здесь.

После поражения немцев у Тихвина и их отступления эта железная дорога сослужила нам хорошую службу. А в сосновом лесу остались добротные землянки и срубы, оборудованные немцами. Сухие, теплые, хорошо сработанные, глубоко уходящие в землю срубы были сложены из отличных бревен и, судя по всему, предназначались для офицерского состава. В некоторых из них даже стояли кровати.

Ну и напарились мы тогда в русской баньке! Как говорится, до седьмого пота! Ох как нещадно стегали мы друг друга березовыми вениками и красные, как вареные раки, едва дыша выползали в предбанник.

После жестоких боев мы наслаждались тишиной и покоем. И даже к нескончаемым дождям привыкли, плохая погода, в общем, не очень-то нас удручала.

Но для меня это вольготное житье скоро кончилось.

Не прошло и двух недель, как меня вызвал командир полка.

Полковник Шугаев, высокий, представительный мужчина средних лет, с крупным мясистым носом и жидкими, зачесанными набок волосами, принадлежал к той категории командиров, которые, будучи в высшей степени организованными и в личной жизни, и в служебных делах, того же неукоснительно требуют от своих подчиненных.

Шугаев пытался всегда все рассчитать и спланировать заранее. Это ему во многом удавалось и часто облегчало задачу. Внешне полковник напоминал футболиста. Если бы не мутноватые глаза и не явная спесивость, его можно было бы назвать привлекательным.

Когда я вошел в командирскую землянку, Шугаев, громко сопя, отхлебывал из эмалированной кружки горячий чай и внимательно читал какую-то бумажку. Взглянув на меня одним глазом, он вместо приветствия помахал мне рукой: давай, мол, присаживайся, и, пока не кончил читать, головы не поднял.

У полковника было одно уязвимое место: он не получил высшего образования. Поэтому выше командира полка не поднялся, хотя войну начинал в звании майора и в должности заместителя командира полка.

Бумаг Шугаев терпеть не мог и даже побаивался их. По этой причине любой документ, приходивший на его имя, он читал с таким вниманием (и по нескольку раз!), что, казалось, заучивал его наизусть!

Пока полковник читал, санинструктор сержант Зина Громова, дородная и бойкая девушка, принесла мне чай в граненом стакане толстого зеленого стекла и кокетливо сказала:

— Уж насчет блюдечка не обессудьте…

Я взял у Зины стакан и невольно проводил долгим взглядом ее ладную, обтянутую гимнастеркой фигуру.

— Ну-ка, ну-ка, отставить шуточки! А то гляди обожжешься! — не отрывая глаз от бумажки, проговорил полковник. — Ишь, смотрит как кот на масло!

— Никуда я не смотрю, — с нарочитой обидой отозвался я, отхлебывая чай и немало удивляясь его способности все замечать. «Хитер, бестия!» — подумал я.

— Знаю вас, кавалеров-артиллеристов! — таким тоном протянул полковник, как будто сам не был артиллеристом. — Да вас в порядочный дом и впускать-то нельзя! Если только есть девушки, держи с вами ухо востро!

— Каждый мерит на свой аршин! — не сдавался я. — А что касается артиллеристов, то мы не хуже других умеем уважать женщин…

Полковник громко расхохотался, вместе со стулом откидываясь назад:

— Еще бы! Пусти козла в огород…

Я догадался, что веселье полковника было вызвано совсем не нашим с ним обменом любезностями, а содержанием бумажки, которую он наконец кончил читать. «Интересно, что там такое написано?» — подумал я.

— Да-да! Вот именно, козла в огород! — повторил полковник, не переставая смеяться. — Сержант Зина! — На минутку выглянуло девичье лицо. — Пока капитан здесь, ты старайся на глаза ему не попадаться, не то непременно сглазит! Такой уж глаз у него дурной! — по-солдатски грубовато, но беззлобно шутил полковник, вытирая выступившие на глаза слезы. — А теперь послушай, что я тебе скажу, — совсем другим тоном начал он, устремив на меня свой всегда как бы чуть затуманенный взгляд, — начальник артиллерийского снабжения армии пишет, чтобы мы немедленно перебросили в Окуловку всю технику, нуждающуюся в ремонте. Слыхал о такой станции по Октябрьской железной дороге? Так вот, там находятся артмастерские. Надо воспользоваться случаем и отправить туда два поврежденных орудия с третьей батареи и несколько автомашин, которые давно нуждаются в капитальном ремонте. Ты видишь, сейчас все тихо. Я думаю, еще неделю фрицы переждут, дальше — будь здоров, возьмутся за дело! А стрелковые части без нас все равно как цыплята без курицы, только и знают что на месте топтаться… Ты будешь руководить этой операцией. С тобой поедет мой помощник по хозяйственной части капитан Кругляков и арттехник Докучаев, а также политрук Ваганян — у них инструктаж такой. Ну, все! Действуй, как подобает артиллеристу. Сегодня же собирайтесь — и в путь! Давай сразу же и попрощаемся… Документы, какие надо, выпиши сам. Вместо себя оставь первого помощника. Каждые два дня письменно вводи меня в курс дела. Ну, счастливого пути и попутного ветра!.. — Полковник снова перешел на шуточный тон: — Эй, сержант Зина, осторожнее! Начальник штаба идет. Смотри, он и тебя прихватит с собой, а потом ищи ветра в поле!