Любовь по-французски - [35]

– Смерть, быть может, – ответил Абен Хамет, – но нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его!

Они сразу же заняли каждый свою позицию и яростно поскакали навстречу друг другу. Вооружены они были только шпагами. Абен Хамет был менее опытен в поединках, чем дон Карлос, но превосходное оружие, закаленное в Дамаске, и быстроногий арабский конь давали ему преимущества над противником. Он послал своего скакуна так, как это умеют делать только мавры, и широким острым стременем порезал ногу коня дона Карлоса над самым коленом. Раненная, лошадь упала, а дон Карлос, оказавшийся благодаря этому удачному маневру на земле, пошел на Абен Хамета с поднятой шпагой. Абен Хамет спешился и бесстрашно встретил дона Карлоса. Он парировал первые выпады испанца, шпага которого вскоре сломалась о дамасскую сталь. Чуть не плача от бешенства, дон Карлос, дважды уже обманутый судьбой, крикнул противнику:

– Рази, мавр, рази! Безоружный дон Карлос не боится ни тебя, ни всех твоих некрещеных соплеменников!

– Ты мог меня убить, но мне и в голову не приходило нанести тебе малейшую рану, – сказал Абен Хамет. – Я просто хотел доказать, что достоин быть твоим братом и не заслуживаю твоего презрения.

В эту минуту вдали показалось облако пыли: то Бланка и Лотрек мчались на фесских скакунах, быстрых, как ветер. Подскакав к источнику Одинокой Сосны, они увидели, что поединок прерван.

– Я побежден, – сказал дон Карлос. – Этот рыцарь даровал мне жизнь. Лотрек, может быть, вы окажетесь счастливее меня?

– Мои раны, – сказал Лотрек звучным, исполненным благородства голосом, – позволяют мне отказаться от битвы с этим достойным рыцарем. Я не хочу, – добавил он, покраснев, – знать причину вашей ссоры, не хочу проникать в тайну, которая, быть может, нанесет мне смертельный удар. Скоро между вами воцарится мир, потому что я собираюсь уехать, если только Бланка не прикажет мне остаться у ее ног.

– Рыцарь, – сказала Бланка, – не покидайте моего брата и смотрите на меня, как на свою сестру. У всех нас, собравшихся здесь, есть причины для скорби: мы научим вас мужественно переносить жизненные невзгоды.

Бланка хотела, чтобы рыцари протянули друг другу руки, но все трое отказались.

– Я ненавижу Абен Хамета! – воскликнул дон Карлос.

– Я завидую ему, – сказал Лотрек.

– А я, – сказал Абенсерадж, – уважаю дона Карлоса и жалею Лотрека, но не могу их любить.

– Будем по-прежнему встречаться, – попросила Бланка, – и уважение породит дружбу. Пусть никто в Гранаде не знает о роковом происшествии, которое привело нас сюда.

С этой минуты Абен Хамет стал в тысячу раз дороже дочери герцога Санта-Фэ. Любовь любит доблесть, и Абенсерадж, который доказал свою неустрашимость и к тому же подарил жизнь дону Карлосу, стал в глазах Бланки образцом рыцаря. По ее совету Абен Хамет несколько дней не появлялся во дворце, чтобы дать гневу дона Карлоса остыть. Смесь горьких и нежных чувств наполняла сердце Абенсераджа, и хотя уверенность в столь преданной и страстной любви служила ему неиссякаемым источником блаженства, все же мысль о невозможности счастья, если только он не откажется от веры отцов, лишала Абен Хамета мужества. Прошло уже несколько лет, а он по-прежнему не видел лекарства от своего недуга. Неужели так и пройдет остаток его дней?

Он был безраздельно погружен в самые невеселые и в самые нежные мысли, когда однажды вечером услышал колокольный звон, призывающий христиан к вечерней молитве. Ему пришло в голову зайти в храм Бога Бланки, чтобы испросить совета у владыки всего сущего.

Он вышел из дому и направился к древней мечети, превращенной христианами в церковь. Полный веры и печали, он приблизился к дверям храма, который некогда был храмом его бога, его родины. Служба только что окончилась. В церкви не было ни души. Священный полумрак окутывал бесчисленные колонны, похожие на стволы деревьев, насаженных в строгом порядке. Воздушная архитектура арабов, соединившись с готикой, не утратила своего изящества, но обрела строгость, приличествующую сосредоточенным размышлениям. Лучи нескольких светильников терялись в глубине сводов, но алтарь еще поблескивал в мерцании горящих кое-где свечей: он искрился золотом и драгоценными камнями. Испанец почитает величайшей честью для себя отдать все, чем он владеет, на украшение своих святынь: образу Христа, обрамленному кружевами, венчиками из жемчуга и снопами рубинов, поклоняется народ, одетый в рубище.

В огромном храме не было ни одной скамьи: на мраморном полу, скрывающем гробницы, одинаково простирались перед Господом и великие, и малые мира сего. Абен Хамет медленно шел под пустынными сводами, и эхо гулко вторило его одиноким шагам. Воспоминания, навеянные этим старинным святилищем мавританской веры, переплетались в его душе с чувствами, пробужденными верой христиан. Заметив у подножия колонны неподвижную фигуру, он сперва принял ее за статую, но, подойдя поближе, разглядел молодого рыцаря, который стоял на коленях, благоговейно склонив голову и скрестив на груди руки. Рыцарь не обернулся на звук шагов Абен Хамета: ничто мирское не могло прервать его горячей молитвы. На мраморном полу перед ним лежала шпага, а сбоку – шляпа, украшенная перьями. Казалось, неведомые чары приковали его к этому месту. То был Лотрек. «Этот юный и прекрасный француз, – подумал Абенсерадж, – просит у неба какого-то знамения. Воин, уже прославленный своим мужеством, открывает здесь сердце владыке небес, как самый смиренный и неприметный из людей. Что ж, помолимся Богу рыцарей и славы!»