Любовь напротив - [66]

— Чтобы ускорить процесс своего литературного спасения, — продолжал Шам с необычным возбуждением в голосе, которого я никогда раньше за ним не замечал, — Достоевский решил продиктовать текст юной стенографистке[65], рекомендованной ему друзьями. Эта диктовка продолжалась двадцать шесть дней… двадцать шесть дней, за которые выкристаллизовалось взаимное любовное чувство, а роман стал для Достоевского несравненным орудием соблазнения. Замечательно, правда?

— Хм… Для меня, знаешь ли, Достоевский…

— Вот почему «Игрок» — книга удивительно игровая и даже ребяческая, — продолжал Шам, делая вид, что не заметил иронии в моих словах. — Это, прежде всего, роман-обольщение. Несмотря на тревожное, мрачное начало, он завершается на оптимистичной ноте, и потому в один прекрасный день Достоевский прекратил диктовать и неожиданно спросил у своей молодой помощницы, что бы она сказала, если бы рано состарившийся писатель, жизнь которого сложилась трагически и который, возможно, обладает талантом — это его собственные слова, я знаю их наизусть, — добавил Шам почти извиняющимся тоном, — так вот, если бы этот писатель, продолжал Достоевский с дрожью в голосе… если бы этот писатель влюбился в молодую девушку… представьте, что этот человек — я, и я признался вам в любви и предложил стать моей женой, что бы вы мне ответили?

— И что дальше? — перебил я его с плохо скрываемой злостью в голосе, потому как терпеть не мог этой типично славянской сентиментальности.

— Она ему ответила: «Я вам скажу, что люблю вас и буду любить всю свою жизнь». Таков был ответ юной девушки стареющему писателю. С этого момента она преданно помогала ему в работе над всеми великими произведениями… Я привел эти факты, лишь для того, чтобы подчеркнуть, что «Игрок» — это, скорее, роман о любви, а не об игре… или, скажем так, игра стала предлогом для создания произведения, ставшего инструментом любовного обольщения…

Он замолчал, и до самого отеля тишину нарушали только смех и пение шедших впереди Мариетты и Алекс.

Вот таким, почти слово в слово, был диалог — довольно «слезливый», как заранее обещал Шам, — который состоялся между нами на обратном пути из казино в отель. Я привел здесь этот разговор вовсе не для того, чтобы затронуть малоизвестные факты из жизни Достоевского. Я хотел лишь подчеркнуть огромную разницу, существовавшую между Шамом и мной… хотя, правильнее было бы сказать — между Шамом с опорой на Алекс, и мной — на Мариетту. Как мог я надеяться затащить их в нашу постель, когда Шам казался таким… неиспорченным в силу своей глупой сентиментальности, которой незаметно заразил и Алекс? Она находилась под слишком сильным влиянием Шама, чтобы быть свободной в плане выбора сексуальных предпочтений. И он был без ума от нее, а тут еще этот непонятный мистический дух единства, витавший над ними… Зная об этом, неужели я всерьез рассчитывал, что они согласятся поменять партнеров по постели с той же легкостью, с какой шулера манипулируют картами при игре в бонто?[66]

Горя желанием, я любовался скользившими впереди хрупкими прекрасными женщинами, похожими на больших птиц, тогда как Шам продолжал изводить меня набившей оскомину достоевщиной. Наши дамы будто с цепи сорвались; со стороны могло показаться, что наряды, в которых они выглядели более обнаженными, чем если б на них совсем ничего не было, лишь подливали масла в огонь. Маридона ловко манипулировала Алекс, прелестной, словно живая куколка; в итоге, проходя мимо знаменитого, украшенного наядами фонтана работы Карпо, они обе залезли в него, и, чтобы не замочить свои платья, задрали их чуть ли не до плеч. Не стесняясь наготы, они хохотали, плескались и брызгались, как накануне в речке, но на этот раз в их игре чувствовалась порочность, которую, казалось, не замечала Алекс, но которую любовно пестовала Мари.

— Эй, идите к нам!

И снова мы все оказались в водной купели — только теперь мы с Шамом были в костюмах — рядом с нашими безумно обольстительными подругами. Я, конечно, не буду воскрешать в памяти ни фонтан Треви[67], ни восхитительную Аниту, которая окуналась в его воды тоже в черном бархатном платье… Эти образы, известные всем фанатикам кино, появились намного позже… Мы же ничего не повторяли, в тот вечер мы только импровизировали ради собственного удовольствия, смеха и веселья. После купания надо было вернуться в отель по возможности незамеченными. Алекс и Мари обтянули на мокрых телах платья и вернули себе прежний облик светских львиц, но при виде наших обвисших, пропитанных водой костюмов, не смогли удержаться от хохота. Наконец, решение было найдено: раздевшись до трусов, мы прошмыгнули через террасу, неся в руках одежду, с которой ручьями лилась вода, и благополучно добрались до апартаментов, где нас ожидали несколько бутылок доброго шампанского… К середине ночи, уж не знаю как, мы разошлись по своим комнатам, едва стоя на ногах от выпитого и усталости. И снова мои мечты о сексуальном бонто растворились в эротических снах, в которых пышно расцвели мои фантазмы: этой ночью я даже использовал Алекс спящей! Был ли это действительно сон? Может, все произошло на самом деле, только ни она, ни я об этом не знаем? И правда, разве не мог я воспользоваться состоянием опьянения, чтобы… Всем известно, что некоторые врачи трахают своих пациенток, ловко вводя их в состояние гипнотического сна. А чем он принципиально отличается от эротического? Достаточно одного укола, сделанного женщине во сне… или в состоянии опьянения, чтобы превратить ее в послушную куклу, и тогда, несмотря на отключенное сознание, ее тело, — как утверждают, — само по себе испытывает оргазм, но не сохраняет об этом никаких воспоминаний. В бессознательном состоянии оно с примитивной, можно сказать с животной радостью воспринимает чужое присутствие, которое сокрушает и наполняет его, при этом больше не руководствуется пресловутыми чувствами, предшествующими выбору. Сколько же врачей-насильников не смогли удержать в тайне подобные «открытия», использовав ничего не подозревающих женщин в роли подопытных кроликов? «Они этого хотят, особенно, когда не осознают своего желания», — утверждали насильники в белых халатах, слушая стоны наслаждения своих пациенток, одурманенных пентоталом. Разве это не напоминает сон наяву? Является ли преступником врач, совершивший насилие над телом, которое никогда об этом не узнает? И как тогда относиться к эротическому сну, в котором