Любовь Муры - [90]
Вот написала, как будто бы есть видимость облегчения. Ты не раз заговаривала о нём со мной — я не могла писать об этом. Именно из-за стыда, да и тяжело. Уж очень уязвлена гордость. Теперь ты знаешь и ещё больше жалеешь меня. Я стараюсь, честно стараюсь избавить себя от своего чувства.
Может быть и удастся. Без краски стыда не могу вспомнить своё сегодняшнее унижение. Писала бы, раз уже начавши, об этом без конца.
>[Без даты. Возможно, продолжение предыдущего письма, потому что вверху проставлен № страницы — 3. Однако написано карандашом, а предыдущее — чернилами. (Следующее 28/III — тоже карандашом…)]
Теперь, когда я тебе всё рассказала, может быть, я найду больше в себе силы перебороть это унижение. Как я страдала (и страдаю) от того, что похудение сказалось на лице. И пожалуй, это, в первую очередь, и заставило меня приняться за усиленное лечение. Но эта неразделённая любовь хуже всякой болезни. Об этом никому нельзя и сказать. Вера догадывается. На своё несчастье я познакомилась с ней. >[Кажется, это первое упоминание о Вере. В двух фразах отражены — полное попадание Веры и полный промах Муры. Мура не знает, что её ждёт через два года и кем станет Вера для неё… Однако, возможно, что я ошибаюсь и это не та Вера. Той фамилия была — Васютинская… А может, здесь отражено ещё что-то? может быть, эта Вера была как-то связана с «А.И.»? — см. ниже…]
Как совладать с собой? Сколько раз я порывалась рассказать тебе! В твоё пребывание у меня мне ещё казалось, что удастся стряхнуть с себя чувство. Если б я могла знать меру, границы. Но середины мне не свойственны.
Хочу целиком отдаться Иде и это не удаётся.
Завтра я, наверное, пожалею, что написала тебе. Но нет, надо, чтобы ты знала. Ты меня пожалеешь и, может быть, ещё меньше будешь уважать. Делай как знаешь.
Я очень одинока. Цепляюсь за тебя. Последнее время к тебе отношусь с прежней нежностью. И в этом нахожу странное удовлетворение, с примесью чего-то нехорошего. Дескать, и здесь я больше даю, чем получаю — ведь было же время, когда ты меня отстранила, а я всё же тянусь к тебе.
Замолкаю, чтобы не сказать лишнего.
Кончаю. Пишу в постели. Спать не смогу, а завтра поднимусь совсем постаревшей.
Писем от тебя всё нет. Газеты сегодня получила. Спасибо. Не знаю, что ты решаешь со своей поездкой.
Пиши же.
28/III.
Родненькая моя, — всё нет и нет твоих писем, уже начинаю беспокоиться, хотя присланные газеты дают знать о тебе.
Пишу снова лёжа. Конечно, прошлая ночь была без сна. Заснула в часа 3 ночи. День был поэтому нелёгкий. Теперь ты знаешь мою душевную язву. Глупо всё это, я знаю, что переживания мои нелепы, но сознание собственной глупости не уменьшает силы увлечения. «Насильно милой не будешь». Где же моё достоинство, с кот. я всегда носилась?! Когда я задумываюсь над всем этим, я прихожу к выводу, что не так уж люблю этого человека и, пожалуй, больше выступает уязвлённое самолюбие. До сих пор я не бывала в таком положении. Но ничего с собой не могу сделать. Сегодня, несмотря на решение, уже думала о встрече. До каких же пор будет тянуться моя глупость? Еле пишу, хочу спать. Завтра допишу.
Спокойной ночи, голубка.
30/III. Только отсутствие в Печерске телеграфа останавливает меня от посылки телеграммы. Почему не пишешь? Я уже серьёзно волнуюсь твоим молчанием. Пройдены все сроки. Может быть, тебя уже нет в Москве? Или же тебе так плохо, что ты не можешь даже мне писать?! Если завтра буду в городе — пошлю телеграмму. 10/IV иду в дом отдыха. Вчера была у Веры, виделась с А.И. Эта встреча и наши разговоры немного успокоили меня. Но всё равно необходимо как можно скорей освободиться от этого наваждения.
Скверная эта весна для меня во многих отношениях. Со здоровьем хорошо. Очень редко температурю. Скучаю по тебе. Если поедешь в А-Ату, то по твоём возвращении непременно приеду в Москву.
31/III. 11 ч. веч.
Голубка моя любимая, как же я обрадовалась, увидев наконец твой конверт! Как же это вышло, что ты не получила моего письма с сообщением, что я не еду 19-го в командировку. По всем подсчётам ты его должна была иметь числа 22–23. А ты пишешь ещё и сейчас не зная, что я нахожусь дома (твоё письмо датировано 27/III). Выеду я приблизительно числа 4-го. Теперь уже постараюсь дать об этом телеграмму. Таким образом ты точней будешь знать о моём пребывании. Теперь за эти дни я остро почувствовала, как необходимы мне твои каракули (не обижайся, моё золотко, я шучу). Без твоих писем я совсем чувствую себя одной, никому не нужной…
Много бы хотела тебе сейчас сказать, но спешу лихорадочно. Я уже не раз приметила, что чем позже ложусь, тем хуже со сном. А эти дни хочу быть бодрой. Хотя бы бодрость, если не свежесть! Ох, как я постарела. И это тогда, когда мне необходимо было сохранить хотя бы остатки свежести. Последние дни, когда я написала тебе о моём горе — увлечении — мне сделалось не так грустно. Я стала спокойней, значительно спокойней. А были такие дни, когда я безумствовала, доходила до исступления. Теперь я понимаю, что заставляло женщин когда-то обращаться к знахаркам «за любовным зельем».
