Любовь моя, самолеты - [4]

Едва ли можно вспомнить самолет надежнее. Все, кто начинал на нем, каких бы высот ни достиг впоследствии, на каких бы сверхсамолетах ни летал, с благодарностью вспоминают свою «летающую парту». И наконец, тридцать пять календарных лет выслуги для самолета деревянной конструкции — это просто чудо!

Мое личное знакомство с У-2 началось более чем неожиданно — самолет этот однажды явился в наш дом. Тут нет ни капли преувеличения. Было так. Выхожу из подъезда, до начала уроков в школе пятнадцать минут, и вижу: поперек тротуара стоит самолет со снятыми крыльями, его хвост протиснут в пролом стены. Вчера все было в порядке, а тут — дыра в кирпичной кладке… Машину, как я понял, затаскивают в помещение, в котором раньше находился жэк.

Школу в этот день я прогулял. Рвал жилы, помогая незнакомым ребятам завезти У-2 в наш дом. Попутно выяснил: к нам вселяется учебная часть районного аэроклуба. Вот так неожиданность! Сперва я не мог поверить, что в аэроклуб будут запросто записывать желающих и учить прыгать с парашютом, летать на планерах и даже на самолете. Но когда я собственными глазами увидел курсантов — обыкновенных парней и даже девушек, что рассаживались за учебными столами около «препарированного» и похожего на скелет У-2 — и услыхал, как ребята принимаются экзаменовать друг друга — «Так сколько шпангоутов в фюзеляже?», «Назначение нервюр?», «А стрингера на что?», «Как крепится гаргрот?» — вот тут-то, покоренный музыкой этих непонятных слов, подумал: может, рискнуть?

Увы, я вполне отчетливо понимал — мне не хватает обозначенных в условиях приема восемнадцати лет. И долго прикидывал, как скрыть этот огорчительный факт? Задача была трудная: допризывникам в шестнадцать лет вместо солидных, в темно-зеленых корочках паспортов, выдавали тогда розовую бумаженцию — временное удостоверение личности. Стоило вытащить такой, извините за выражение, паспорт, за версту видно — перед вами несовершеннолетний сопляк. Но чудные слова — стрингер, колабашка, гош, амортизатор — не давали покоя. Они подстегивали мальчишеское воображение: а что, если попробовать взять на арапа? И я решился. Вытащив отцовский вполне респектабельный паспорт в твердых корочках, пошел на прорыв. Авось пронесет!

Начальник штаба, полнеющий молодой блондин с наивными голубыми глазами навыкате, беседовал со мной неторопливо и как будто доброжелательно. Он бегло просмотрел анкету, выписал направление на медицинскую комиссию и в самый последний момент — я уже считал, ну, пронесло — раскрыл отцовский паспорт. В голове у меня помутилось…

— Усы когда сбрил? — спросил начальник штаба, откровенно усмехнувшись. У отца были роскошные усы.

— Вчера! — пытаясь сохранить серьезность и понимая, что игра проиграна, сказал я.

— Ин-те-рес-но, ты врун или нахал?

— Нахал! — ответил я. Терять было нечего.

— Лю-бо-пыт-но, однако! Нахальство — не худшая для летчика черта характера, если, конечно, в меру. Ладно, ступай пока на медкомиссию, потом еще потолкуем.

В конечном счете в аэроклуб меня зачислили условно. Обещали допустить к полетами, если, пройдя теоретический курс, я сдам все экзамены на пятерки. А нет, как сказал начальник аэроклуба, «пиши жалобу самому себе». Еще он объяснил — авиации нужны люди волевые, устремленные к цели, с твердым характером. Вруны, склочники, жадюги — противопоказаны!

Никогда раньше я не учился с таким рвением. Выполнить кабальное условие я считал делом чести. Пожалуй, аэроклуб в моей жизни был первым серьезным ПОСТУПКОМ. И я его совершил.

Весной началась практика на аэродроме.

Не стану в подробностях пересказывать тяготы той поры. Пожалуй, самая главная бяка, как помнится и теперь, — мне постоянно хотелось спать! Ведь по существовавшей с незапамятных пор традиции учебные полеты начинались в пять утра, значит, подъем настигал нас где-то в половине четвертого, когда самый сон…

Наконец долгожданный день пришел. Ежась от пронизывающей сырости серенького предутра, я приближаюсь к У-2, с хвостовым номером «7». Повторяю про себя: «Правой рукой взяться за заднюю кромку задней кабины, поставить правую ногу на трап левой плоскости, слегка оттолкнуться левой ногой от земли и подняться накрыло…» С Божьей помощью я не продавил перкалевого покрытия, не поскользнулся на трапе, благополучно уселся на заднее сиденье учлета. Застегнул привязные ремни, соединил резиновую трубку переговорного устройства с наушником и тут же услыхал «Готов?» инструктора.

А дальше все пошло совсем не так, как я ожидал. Мотор тарахтел не слишком оглушительно, в кабину задувало моторным перегаром. Однако самое худшее оказалось впереди. Стоило самолету сдвинуться с места, как в переговорном устройстве раздался хрипловатый голос инструктора. Василий Иванович (фамилии называть не стану) безостановочно честил меня, поминая всуе и маму, и бабушку, и всю прочую родню, честил за не совершенные мною прегрешения. Да и как мог я сделать что-нибудь не так, неправильно, если полет считался ознакомительным и выполнял его от начала до конца инструктор, сам лично, а мне полагалось сидеть, не притрагиваясь к управлению (руки на коленях!) и наблюдать за воздухом и землей?