Любовь - [3]

Все аппараты, связанные с погибшей силовой установкой, были немы и неподвижны. И только автономный счетчик частиц больших энергий веселым потрескиванием нарушал тишину. Но ему не дано было прервать летаргический сон Станции.

Сетдар подошел к иллюминатору. Поляризованный силикон обладал ограниченной полосой пропускаемости, приближая освещенность к земным условиям. И все же безнадежно дик и мрачен был ландшафт — каменное царство покоя.

Станция стояла у стыка плато Авроры с кряжем Лаокоона. Ослепительно сверкающее плато создавало впечатление мучительной нереальности. Взрыв вымел его, и лужи расплавленного олова угадывались по острым, колючим вспышкам. Черные тени одиночных скал и пиков были как бездонные провалы, и в них чудилось медленное движение той странной небелковой жизни, присутствие которой совсем недавно обнаружили приборы, фиксирующие возбуждение и поглощение энергетических потенциалов на поверхности планеты. Близкий горизонт щетинился многочисленными вершинами хребта Братства Людей, а над ним багровым клубком взлохмаченной огненной пряжи свирепо пылало незаходящее Солнце. Его медленное движение легко наблюдалось по изменению длины и расположения теней.

Два месяца Сетдар прожил на Станции один, но только теперь ошутил одиночество. А до прибытия ракеты оставалось больше декады, Возмущение возбужденных Солнцем полей сильно затрудняло радиосвязь, но из последнего сообщения с ракеты удалось разобрать, что она финиширует еще не скоро. Сообщение пришло вчера, если вести счет времени по земным часам, поскольку здесь было вечное сегодня. Значит, ждать оставалось двенадцать суток, целых двести восемьдесят восемь часов. Сетдар посулил лиха неизвестно кому и пошел снимать показания приборов.

Несколько перфокарт не дали ничего нового — это было видно сразу. Зато, сняв карту сингулярной установки, Сетдэр оторопел. Установка, собранная по триггерному принципу, обладала очень высокой чувствительностью, но до сих пор она отмечала незначительные импульсы перехода количества в качество. Настолько незначительные, что их можно было расценивать просто как влияние помех. Или, при известной доле оптимизма, объяснить влиянием этой самой небелковой живой материи.

Последняя карта исключала сомнения. Отверстия располагались в незнакомом, совершенно необычном порядке. Они беззвучно кричали о каком-то невероятном событии. Сетдар торопливо сунул карту в приемник табулятора, нажал клавишу считывающей системы и, не увидев привычного помаргивания контрольных лампочек, с досадой стукнул кулаком по мертвому металлу: энергия! Энергии не было. Он вытащил карту обратно, достал свод номограмм и принялся за расшифровку. Не поверив первому результату, пересчитал еще раз и опять не поверил, хотя получилось то же самое. Подумав, он снял ленту спектрографа.

Через полчаса, несколько ошеломленный открытием, он встал из-за стола. Три колонки формул и выкладок говорили, что идет ядерный процесс, устойчивый и ровный процесс образования атомов технеция. По твердому мнению физиков, это могло происходить только в условиях колоссальных температур и давлений или же при интенсивном потоке субсветовых нейтронов. В данном случае давление исчерпывалось девятнадцатью миллиметрами ртутного столба, а температура едва превышала восемьсот градусов по Кельвину. Третья колонка формул свидетельствовала, что и радиация среды держится стабильно на среднем уровне. Правда, счетчик больших энергий зарегистрировал необычно высокий подъем, совпадающий по времени со взрывом силовой установки, но это, по всей вероятности, и была фиксация взрыва.

Сетдар зашагал по комнате, не замечая, что поминутно ударяется о многочисленные выступы и углы аппаратуры. Он вообще ничего не замечал и даже свирепо грыз ноготь — привычка, от которой, казалось, окончательно отучила его жена. Он напряженно думал.

Технеций не такой уж редкий и ценный металл. Как побочный продукт работы реакторов — его получают в достаточных количествах. Возможность открытия заключалась в том, что образование элементов происходило в очень уж обычных условиях. Природа протягивала человеку ключ от своей кухни, открывала ему тайну тайн, а он не мог воспользоваться этим потому, что какой-то несчастный метеорит из восьмисот тридцати миллионов квадратных километров, составляющих поверхность Меркурия, выбрал для своего падения именно те двадцать метров, которые занимала силовая установка.

— Преступление!

Это Сетдар сказал вслух. Он не боялся решительных определений и не мог иначе расценивать свою бездеятельность. Никакие обстоятельства не могли, по его мнению, послужить достаточным оправданием. Он обязан сделать невозможное. Как ученый, как человек двадцать первого столетия, он обязан заставить приборы работать двенадцать суток. Земных суток. Всего-навсего двести восемьдесят восемь часов.

Неправдоподобной белизной горело плато. Чернели тени скал. Ленивым маятником качалось над близким горизонтом недоброе Солнце. Молох, неожиданно подумал Сетдар. Свирепый бог финикийцев, требовавший человеческих жертв. Сетдар усмехнулся: его имя, данное по настоянию прадеда, переводилось как «тысяча богов». Одного бы единственного сюда, повелителя энергии! Приборы очень экономичны, им достаточен ток всего в полампера. Жалких пятьсот миллиампер на двенадцать дней, — ты слышишь, бог?