Любовь красного цвета - [172]

– Каждый предмет одежды от кутюр снабжен специальным ярлыком, Роуленд, – пояснила она ему доходчиво, как ребенку. – Вообще-то, таким образом помечается любая одежда, с тою лишь разницей, что в мире высокой моды ярлык – это знак особого престижа, знак уникальности. Именно с такой одеждой имела дело Мария Тереза. А к подобным вещам она относилась с подлинным благоговением, изучая их досконально, до мельчайшей детали. Они были для нее учебником высокой моды. И я была на все сто процентов уверена, что когда она сшила платье для Летиции, то наверняка оставила на нем свою метку, как и полагается в таких случаях. Ведь это было первое настоящее платье, сшитое ее руками, и ей наверняка захотелось оставить на нем свою подпись – подпись художника на картине. И если это платье до сих пор существует, думала я, если его удастся найти, то наверняка на нем найдешь и именной ярлык. Так и вышло. По моей просьбе хранитель музея «Метрополитен» порылся в своем хозяйстве, и платье оказалось там! Летиция оставила им эту реликвию на вечное хранение. Как я и предполагала, на платье был ярлык – с вышитой вручную фамилией. Вот эта фамилия, Роуленд, – взгляни на факс.

Пока она говорила, Роуленд уже успел прочитать содержание факс-копии. Пробежав глазами листок еще раз, он нахмурился и недоверчиво встряхнул головой.

– В чем дело, Роуленд? – удивилась Линдсей. – Ну ладно, я пошла, а то на показ Казарес уже опаздываю… Тебе знакома эта фамилия?

– Что я могу сказать? Ты просто молодец, Линдсей. Спасибо тебе огромное. – Он улыбнулся. – Сам бы я ни в жизнь до такого не додумался.

– Так ты же мужчина. К тому же, как представляется, не из тех, кто особенно интересуется одежными метками… – Она запнулась, несколько раздосадованная его небрежной улыбкой. Роуленд улыбался собственным мыслям, задумчиво глядя вперед, будто перед ним была не женщина, а кусок стекла. «Женщина-невидимка – вот кто я такая», – с горечью подумала Линдсей и, пробормотав что-то о начинающемся через несколько минут показе и ждущем ее Маркове, поспешно вышла из номера.

Роуленд опустил глаза на глянцевую страничку, оставшуюся в его пальцах. Фамилия Марии Терезы, с гордостью вышитая на маленьком ярлычке почти тридцать лет назад, была ему знакома. Ривьер – таков был один из псевдонимов Стара. Роуленд видел, куда вела только что найденная нить: Стар в самом деле мог оказаться тем самым ребенком, который был брошен в Новом Орлеане. Но все равно он с трудом мог поверить в это.

Зазвонил телефон. Роуленд торопливо схватил трубку, однако это оказался всего лишь помощник управляющего отелем. При всей вежливости тона в голосе официального лица явственно проскальзывали нотки неудовольствия. Из весьма прохладного объяснения следовало, что некая юная особа женского пола учинила форменный дебош и отказывается покинуть гостиницу до тех пор, пока не поговорит с англичанином по имени Роуленд. Однако сложность состоит в том, что сия молодая особа одета столь необычно, что о том, чтобы пропустить ее внутрь, не может быть и речи. А уходить она отказывается наотрез – никакие уговоры на нее не действуют. Не поручит ли мсье Макгуайр охране заняться этой невоспитанной девицей или все-таки соблаговолит поговорить с гостьей сам? В данный момент она находится рядом, в офисе…

Помощник управляющего передал трубку той, кто стояла рядом с ним. Едва услышав девичий голос с акцентом, Роуленд понял все. Быстро спустившись вниз, он ворвался в кабинет помощника управляющего. Так впервые состоялась его встреча с Майной Лэндис. Захлебываясь слезами, она начала сбивчиво рассказывать о том, что с ней произошло, объяснила, как она узнала из случайно услышанного разговора у стен собора святого Северина о нем самом. Ее рассказ изобиловал паузами, ненужными отступлениями и повторами. Где-то к середине повествования Роуленд с ужасом осознал, что счет времени идет не на недели, не на дни и даже не на часы. Показ коллекции Казарес начинался через пятнадцать минут.

«Стар! – вспыхнуло в его мозгу. – Звезда[42]…» Ну как ему раньше в голову не пришло, что стоит за кличкой, которую этот человек сам для себя выбрал?

Помощник управляющего стоял перед ним онемевший, с лицом, белым как мел. Роуленд написал что-то на бумажке и протянул ему:

– Позвоните по этому номеру. Попросите Люка Мартиньи. Вызовите полицию.

* * *

Майне казалось, что эта ночь не кончится никогда. Надежда уже почти оставила ее, и все же заветный шанс представился. Несколько часов подряд Стар пребывал в сильнейшем возбуждении: казалось, что дух его парит высоко над землей. Страшно было смотреть ему в глаза: словно острые иссиня-черные лучи исходили из его зрачков, крошечных, как точки, проколотые иглой.

Стар раза три перечитал Таро, дважды искупался в ванне и еще один раз ополоснулся под душем. Выходя, он всякий раз запирал ее в спальне. Когда он вылез из-под душа, было уже где-то около двух ночи. Более точного времени Майна не знала, потому что ее часы остановились. Она то и дело подносила их к уху, отчаянно трясла, пыталась получше завести, но стрелки не двигались с места.

Стар не замечал ее беспокойства. Он был занят тем, что доставал из шкафа и любовно раскладывал на кресле свой парадный наряд: черный костюм, новенькую, еще в упаковке, рубашку, галстук, черные туфли и черные носки. Начистив туфли до блеска, он поставил их рядом с креслом и картинно встал перед небольшим зеркалом на стене. Майне сразу бросилось в глаза, что держится он при этом точь-в-точь как женщина. Стар собрал свои длинные волосы в хвост, а затем распустил их по плечам, повернулся перед зеркалом сначала одним боком, потом другим. Он счастливо улыбался самому себе, и Майна нашла, что он еще никогда не выглядел столь прекрасным. И столь безумным. Стар томно опускал и поднимал свои роскошные ресницы, пристально рассматривал каждую черточку своего божественного лика. Этот безумец кокетничал с собственным отражением.