Любовь - [48]

Отец опустил голову и сказал тихо:

— Мне сообщили об Ирине...

Я молча ждала.

— Сказали, что она пропала без вести... Официальное извещение... Пропала без вести... Никаких подробностей. Обещали сообщить дополнительно.

Все. С тех пор, с той минуты, началось то, что произошло со мной в дальнейшем.

Не знаю, как реагируют на такие известия другие. Я даже не ощутила потребности сесть. Я стояла и молчала, голова словно вдруг стала пустая, я не могла думать, только слышала, как стук сердца отдается в ушах. Потом постепенно я начала понимать. Прежде всего в сознании всплыли слова «пропала без вести»... Я как будто испытала недоумение от того, что эти люди рядом со мной пришли в такое отчаяние. Пропала без вести... но ведь она может найтись!

— Только пропала, — прошептала я.

Отец покачал головой.

— Это формально... Раз они известили... значит...

Я вдруг вспомнила про письмо Ирины, про ее зенитчиков и бомбы и все остальное... И... тон этого письма. Все то, что она сочла необходимым написать... Хотя не была уверена, что я ее пойму... Но она написала...

Я не фаталистка, но думаю, что огромное большинство людей или по крайней мере девчонок моего возраста недалеки от такого хода мыслей, во всяком случае, я сразу связала письмо Ирины с этим сообщением, побежала к себе в комнату и стала искать письмо — руки у меня дрожали, я задыхалась, — но когда я его нашла, я поняла, что читать его я не могу, не хочу. С письмом в руке я сидела на кровати и чувствовала, как то, что появилось у меня в груди, растет, набухает и становится горьким, горьким... Я заплакала. Плакала долго... Помню, что папа пришел меня утешать. Я сквозь слезы обещала ему успокоиться, но как только меня оставили, снова заплакала и, чтоб меня не слышали, кусала подушку.

В следующие дни меня раздирали какие-то смутные чувства и только временами в голове возникали ясные мысли об Ирине, при этом, как ни странно, они были не мрачные, а светлые, более светлые, чем обычно, — так в фильмах показывают будто выцветшие или будто отбеленные сцены, которых в действительности не было и не могло быть. Правда, то, что Ирина пропала без вести, перешла в какую-то другую сферу, для меня совсем не значило, что она... уже не существует (я не могу употребить другое, более точное слово), но при этом всё связанное с ней, все мои воспоминания окрасились вдруг в иной цвет, я словно должна была заново их оценить и расставить по местам, чтобы каждое из этих воспоминаний заняло свое отведенное ему место. Как только у меня появлялась мысль об Ирине, я явственно ощущала в себе какую-то тяжкую пустоту, но постепенно, по мере того как я продолжала думать о ней, эта пустота заполнялась, тяжесть исчезала, и именно тогда приходили эти самые «белые воспоминания». Способность вызывать «белые воспоминания» об Ирине все больше во мне укреплялась, и в доме отдыха, пожалуй, пустота уже не возникала, а прямо появлялась Ирина, окрашенная в этот свой новый цвет.

Общих воспоминаний у нас было не так много. Мы действительно подружились в последние два года, но виделись не часто — самое большее два-три раза в месяц. Ирина рассказывала мне о своем прошлом, и из всего пережитого составляла что-то новое... Думаю, что она осмысляла прошлое. Я же хочу объяснить, что я вкладываю в это понятие: ей нужно было, ей было необходимо сделать из пережитого некоторые выводы... Я понимаю, что дополнительной трудностью для нее было то, что она делала это у меня на глазах — стало быть, ей приходилось делать это так, чтоб я могла ее понять. С другой стороны, думается мне, может, ей и нужен был именно такой слушатель: сердце — белый лист, и пиши на нем, что хочешь. Правда, она никогда не говорила мне таких вещей, какие написала потом в письме. Это письмо вообще стоит особняком, оно — как бы это сказать? — нечто такое, над чем надо думать и думать...

Так вот что случилось в тот день, когда я решила уйти из дому куда глаза глядят.

Как-то утром я проснулась поздно после почти бессонной ночи. Болела голова, я чувствовала себя разбитой, вставать не хотелось. Из соседней комнаты доносились голоса, дверь ко мне почему-то была приоткрыта, и мне все было слышно. Разговаривали отец и мама. В последние дни мои родители стали вдруг испытывать один к другому неожиданный и сильный интерес — во всяком случае, я уже несколько раз заставала их за разговором. Правда, неизвестно почему, как только я появлялась, они замолкали. Я думала, что они говорят об Ирине и замолкают, чтобы не расстраивать меня, — видят, что мне и так нелегко...

В то утро я услышала следующий разговор:

— Может быть, лучше всего дать объявление в газету, — говорила мама.

— Можно и так... Но только морока... Знаешь ведь, что это значит — сотни звонков по телефону.

— Ну конечно, вечно ты чего-то боишься, вечно все для тебя слишком сложно. Пожертвуй раз в жизни своим спокойствием!

Мама всегда так говорила с отцом, если вообще с ним говорила, — насмешливым, недовольным тоном. Я не знаю точно, может, он его и заслуживал, но так или иначе я чувствовала, что на их отношения накладывается что-то такое, что случилось давно и навсегда их испортило, — что именно, я не знала и узнать мне было неоткуда. Я давно уже решила не обращать на мамин тон внимания, и, несмотря на это, он меня угнетал. Иногда мне становилось жаль их обоих — как они могут постоянно, годами, жить в таком настроении... Настроении, которое охватывало их, как только они переступали порог дома.