Любовь - [21]

Но эти мысли, занимавшие меня в начале ночи, скоро уступили место другим. Я потеряла всякую уверенность в себе, потому что в первый же раз, когда мне захотелось приблизиться к какому-то человеку, случилось нечто неожиданное. Достаточно мне было увидеть его не таким, каким он представал в моих фантазиях, увидеть усталого, едва держащегося на ногах от слабости и напряжения, трясущегося человека, как у меня вдруг исчезло всякое желание с ним сблизиться. Для меня это сближение не имело четко очерченных границ, скорее я имела в виду сближение духовное, но отнюдь не исключала и другое. Разумеется, я была убеждена, что сближение душ — на первом месте, а то, другое, — далеко, далеко на втором.

Но, как я уже сказала, думая об этом в ту ночь, я внутренне так отошла от этих воображаемых сближений, что на минуту даже почувствовала себя виноватой перед Стефаном, который ничуть не был повинен в моем непостоянстве. Он не звал меня в Софию, не просил у меня помощи, рассуждала я, и несправедливо было бы менять к нему отношение только потому, что я увидела, как у него дрожат руки. Мало ли что могло с ним случиться! Особенно при его образе жизни, когда тебя подстерегают на каждом углу, когда ты не знаешь, останешься ли сегодня жив, и дело даже не только в жизни, страшнее другое — что тебя могут схватить и пытать! И в сущности, решила я, я правильно сделала, что приехала, ведь я действительно ему полезна, и хотя бы то, что по вечерам его ждет теплая комната и теплая еда, наверное, очень приятно и нужно такому человеку, как он. И вот моя бессмысленная жизнь может кому-то пригодиться, и это достаточное оправдание моего приезда в Софию. Но раз уж я поняла свою настоящую роль, настоящую задачу, которую я сама себе отныне ставлю, раз я определила истинный смысл своего необдуманного поступка, я должна отбросить все прочие фантазии. И тут мне стало стыдно, что я пыталась с ним кокетничать, наговорила ему глупостей насчет того, что он якобы делал в разговоре с мамой какие-то намеки, и что я будто бы бог знает в чем его подозреваю...

Вот такие мысли вертелись у меня в голове. Вероятно, было уже далеко за полночь. Вдруг я поняла, что давно не слышу, как Стефан ворочается в постели, он совершенно затих, не слышно было даже его дыхания. Я испугалась — чтобы успокоиться, мне непременно надо было услышать, как он дышит. Привстав в постели, я вся обратилась в слух. Наконец мне показалось, что я улавливаю его дыхание, но дышал он часто и неглубоко, поэтому стало так тихо. Потом он застонал, резко повернулся, по звукам я поняла, что он приподнялся, что-то ощупывает и что наконец он сел в постели. Я тихо спросила:

— Что случилось?

— Кто там? — тут же отозвался он.

— Ирина.

Но он, словно не услышав, зашептал быстро, нервно:

— Кто там? Где я?.. Где я?

—У меня дома, — сказала я. — Это я, Ирина.

Он замолчал, видно, начал понимать.

— Ирина?

— Да.

— Где ты?

— Здесь, в комнате.

— Где ты? — спрашивал он срывающимся голосом.

Я встала и ощупью добралась до его постели.

— Я здесь.

Я дотронулась до его протянутой руки, и он крепко сжал мою кисть. Рука его опять дрожала и была очень горячая. Он схватил обе мои руки, и я почувствовала, что он прижался к ним лицом. И все шептал:

— Ирина... Ирина...

От испуга меня тоже прохватила дрожь. Я не знала, что с ним. Я несвязно повторяла, что все в порядке, все спокойно, я здесь, бояться нечего. Он в самом деле начал постепенно успокаиваться, но все еще сжимал мне руки и повторял мое имя.

— Ложись, — сказала я. — Я здесь, я посижу с тобой... Вот.

Он лег, не выпуская моей руки. Я стала гладить его по голове, потом положила руку на его горячий лоб. Комната успела выстудиться, а я была раздета, и не знаю, поэтому или нет, но я начала дрожать. Сначала я укрыла свои босые ноги, потом влезла под одеяло и продолжала гладить его по голове и успокаивать. А он несвязно, как больной ребенок, повторял то и дело «Ирина» и не выпускал моей руки. Так мы и лежали рядом, как испуганные дети.

Его рука крепко сжимала мою. Я тоже сжимала его руку. Она была большая, теплая и уже не дрожала. Я чувствовала, как его грудь приподымает и натягивает одеяло. Дышал он глубоко и часто. Время от времени по всему его крупному телу проходила дрожь, он задерживал дыхание, чтобы ее унять, а потом глубоко вздыхал. Я убрала руку с его лба, но он тут же положил ее обратно. Под одеялом я согрелась, постепенно меня охватило волнение. Я словно теряла ясное представление о том, кто лежит со мной рядом, и меня это словно бы и не интересовало, просто меня волновало исходящее от него тепло и то, что я держала его руку, гладила его лоб, что я была рядом. Я изо всех сил сжала его большую твердую руку. Мои пальцы скользнули по его лбу, глазам, носу, губам... Я заметила, что рука у меня дрожит. Внезапно мне стало грустно, не знаю, кого я жалела — его, себя или что-то, чего у нас не было. Слезы потекли из глаз, я лежала и беззвучно плакала. Жалость все больше разбирала меня, я просто оплакивала себя и пришла в такое смятение, что меня по-настоящему затрясло. Я обняла его, уткнулась лицом ему в грудь и отчаянно разрыдалась. Почувствовала, как рука его крепко меня обняла. Он приподнял мою голову и стал целовать мое мокрое лицо. И шептать, что любит меня. Я начала успокаиваться, и к этому спокойствию примешивалось неясное ощущение счастья. Грудь моя освобождалась от слез, мной овладевала странная беззаботность. Я прижималась к нему и целовала его.