Любовь как спасение - [13]

Зинаида не могла понять, слушает ее Наталья или нет. Остановившимся взглядом, не моргая, она смотрела на двух женщин и собаку, которые, казалось, составляют одно целое. Тронь одну часть, и рухнут все остальные, развалится целое.

— Вы правы, Зина. Пойду я, прощайте.

Больше Наталья в нашем дворе не появлялась. Ирина ни разу не спросила о ней у Зинаиды, словно той и не было вовсе. Сама же Зинаида, любящая порядок и ясность, так и не разобралась, кто в этой истории прав, кто виноват…

После этого я несколько раз встречала во дворе Зинаиду, но она, как и раньше, холодно отвечала на мои приветствия. Однажды, в самом начале зимы, как бы между прочим, Зина сказала, что они с Василием собираются домой. Родственники звонили: похоже, их завод скоро опять начнет работать. Как запустят сборочный цех, где они с Василием трудились, так они и вернутся, дома-то лучше.

Последнее время я не слышу по утрам ни Зинаидиного скребка, ни шороха ее упругой метлы. Но все равно, по привычке, просыпаюсь ровно в шесть. Лежу и думаю: все правильно, Зинаида вернулась домой, к себе — где все просто и понятно.

Лапушка

Когда-то давно, в прошлой жизни, Нина Чеботарева была замужем. Брак оказался таким коротким и таким случайным, что если бы не дочь, родившаяся через полгода после свадьбы, Нина о том союзе и не вспомнила. И даже имени мужа не вспомнила бы ни за что, если бы в паспорте дочери не было записано — Пронина Светлана Владимировна. Так они с дочкой и жили, отдельной друг от друга жизнью, но отделила Нину от дочки не столько фамилия, сколько родная Нинина мать. Бывшая учительница начальных классов, строгая и властная, Антонина Петровна буквально сжила со света мужа, Нининого отца. Сначала прогнала его, как она считала, за никчемность жить к родителям, а вскоре он умер от прободения язвы — так тосковал по дочке, да и по жене тоже. Овдовев, Антонина Петровна решила, что станет дочери и матерью, и отцом, то есть будет воспитывать с удвоенной строгостью. Не ласкала, не поощряла, не устраивала девочке праздников — боялась набаловать и испортить, зато щедро ругала, требуя исключительного трудолюбия и аккуратности. Результат получился прямо противоположный: ни одна из этих добродетелей Нине не привилась, сколько Антонина Петровна ни билась. Не то чтобы Нина делала что-то наперекор матери или настаивала на своем, она все больше молчала и замыкалась в своем не согретом материнской лаской мирке. В конце концов ей так все опостылело дома, она так рвалась в другую жизнь, что выскочила замуж через полгода после выпускного вечера. Расписали по причине очевидной беременности. Но отделиться от матери у Нины не получилось: у мужа своей жилплощади не было, пришлось жить у Антонины Петровны.

Нежданную внучку Антонина Петровна сразу же забрала под свою опеку — Нина обязана была поступить в институт. Нина не возражала: так уж случилось, что она уродилась с явной ленцой, к тому же материнские чувства в ней ну никак не хотели просыпаться, а потому энтузиазму матери, с которым та взялась ухаживать за ребенком, была рада. В школе Нина перебивалась с тройки на тройку, несмотря на усилия матери, а потому в институт поступила только со второго раза, да и то на заочное отделение областного педагогического. Муж Нины — Вовка Пронин — окончил к тому времени Строгановское училище и считал себя свободным художником. Свободным до такой степени, что даже не считал долгом материально обеспечивать семью. Антонина Петровна не скрывала своего презрения к зятю-тунеядцу и его дуре-жене, они платили ей взаимностью — презирали за мещанство и жлобство, хотя и жили фактически за ее счет.

Как и следовало ожидать, молодая семья рухнула. Вовка, освободившись от семейных уз, пошел по жизни искать свое место в большом искусстве. Нина не сильно горевала по этому поводу, он оставил ей главное — друзей-приятелей в литературно-художественной тусовке Москвы. Эти удивительные люди, которых Антонина Петровна без сомнения посчитала бы тунеядцами и проходимцами, безумно нравились Нине. Богема — так они называли себя, и это просто-таки завораживало Нину. В их компании практически никто не работал постоянно и от звонка до звонка — для творческого человека это смерть. Никто особенно не обременял себя бытовыми заботами, хотя у многих были семьи и даже дети. Зато много и с большим пафосом говорили об искусстве, особенно по ночам, в мастерской очередного непризнанного гения, разложив нехитрую закуску на битые тарелки и разлив водку в разнокалиберные стаканы. Всей компанией ходили на выставки и показы, на поэтические читки и театральные прогоны — жизнь била ключом. Антонина Петровна махнула на дочь рукой — пусть живет, как хочет, — и все свои недюжинные силы сосредоточила на внучке.

Чтобы как-то оправдать свою причастность к творческой интеллигенции, Нина начала писать рассказы. И, что удивительно, у нее неплохо получалось, несколько творений даже напечатали в толстых журналах. Еще для утверждения своих позиций Нине пригодился ее неплохой голос, и она радовала подвыпивших товарищей пением под гитару чего-нибудь сентиментального на стихи здешних же поэтов. У наиболее чувствительных слезы капали из покрасневших глаз, и они умоляли спеть еще. Но не за это любили Нину в богемном коллективе, любили ее за незлобивость и некичливость. Только она, одна из них всех, не играла гения, зато умела внимательно слушать, искренне восхищаться и сострадать.