Любовь к жизни. Рассказы - [270]

Пятно

Я теперь мало думаю о Стивене Маккэе, хотя прежде клялся его именем. Я уверен, что в те дни любил его больше родного брата. Но если еще когда-нибудь мне придется встретиться со Стивеном Маккэем – я не отвечаю за себя. Я не могу примириться с тем, что человек, с которым я делил пищу и одеяло и который вместе со мной перемахнул через Чилкутский перевал, повел себя так, как он. Я всегда считал Стива открытой душой, добрым товарищем, не знающим, что такое мстительность и злоба. Не буду больше никогда доверять своему суждению о людях. Еще бы! Я выходил этого человека, когда он лежал в тифу, мы вместе умирали с голоду у водоемов Стюарта; и он спас мне жизнь на Малом Лососе. И вот теперь, после стольких лет, проведенных вместе, я могу только сказать, что Стивен Маккэй – самый подлый человек, какого я когда-либо знал.

Мы пустились в путь на Клондайк в начале зимы 1897 года, слишком поздно, чтобы успеть перевалить через Чилкут до заморозков. Некоторое время мы протащили свой запас провианта на спинах, как вдруг пошел снег, и нам пришлось купить собак, чтобы совершить остальной путь на санях. Тогда-то мы и приобрели Пятно. Собаки были в цене, и мы заплатили за него сто десять долларов. На вид он этого стоил. Я говорю «на вид», ибо это была одна из самых красивых собак, каких я когда-либо видел. Он весил шестьдесят фунтов и казался отменной собакой для упряжки. Породы его мы так и не сумели определить. Он не был ни волкодавом, ни маламутской, ни гудзонской породы, хотя в нем было что-то от этих собак. И сверх того он походил на собак белых людей, ибо на одном боку, в самой середине желто-бурой спины – а эта окраска была основной, – у него имелось черное как уголь пятно величиной с донышко ведра. Вот почему мы назвали его Пятном.

Да, выглядел он хорошо. Когда он бывал «в форме», мускулы его выпирали. На вид он был самым сильным, самым понятливым животным, какое я когда-либо видел на Аляске. При взгляде на него думалось, что он способен перевозить больше груза, чем три собаки его веса. Быть может, это и так, хотя я никогда не видел, чтобы он это делал. Его ум был направлен не в ту сторону. Воровал и жульничал он в совершенстве. Он обладал просто поразительным инстинктом – угадать, что предстоит работа, и умело от нее увильнуть. Он был почти гениален в том, чтобы как раз в нужную минуту потеряться и потом опять найтись. Но когда доходило до дела, всякая понятливость покидала его, и он превращался в какую-то массу такого глупого трясущегося мяса, что при взгляде на него сердце обливалось кровью.

Иногда мне казалось – это была не глупость; подобно некоторым известным мне людям, он был слишком умен, чтобы работать. Я не удивляюсь, что при помощи этой своей сметки он все время брал верх над нами. Может быть, он все точно рассчитал и решил, что время от времени трепка без работы лучше, чем постоянная работа без трепки. Он был достаточно умен для такого расчета. Говорю вам, я сидел и глядел этой собаке в глаза, пока мурашки не забегали у меня по спине и спинной мозг не стал бродить как дрожжи, – такой ум светился в этих глазах. Я не могу подобрать для него подходящее выражение. Это не поддается описанию обычными словами. Я видел – и этого довольно. Порой при этом казалось, точно заглядываешь в человеческую душу; а то, что я там увидел, испугало меня и пробудило во мне различные мысли… о перевоплощении и т. п. Уверяю вас, я почувствовал что-то большое в глазах этой собаки. В них светилась какая-то весть, но я сам был недостаточно велик, чтобы уловить ее. Что бы там ни было (я знаю, меня сочтут сумасшедшим) – что бы там ни было, но оно сбивало меня с толку. Я не могу дать ни малейшего понятия о том, что я увидал в глазах этого животного: дело было не в блеске и не в окраске; там было что-то мерцающее, движущееся, уходящее вглубь, в то время как самые глаза не двигались. Мне кажется, что я никогда не видел, как оно двигалось, я только чувствовал, что оно движется. Это было выражение. Вот что это было! И на меня оно производило впечатление движения. Нет! Это не походило на простое выражение; тут было нечто большее. Я не знаю, что это было. Но все равно оно возбуждало во мне чувство какого-то родства, или, точнее, родства равного с равным. Эти глаза никогда не умоляли, как глаза оленя: они вызывали на поединок. Нет, это был и не вызов, а спокойное утверждение равенства. И я не думаю, что это было преднамеренно. Я полагаю, с его стороны это было бессознательно. Оно было там, потому что было, и невольно просвечивало. Нет, я не хочу сказать «просвечивало». Оно не светилось, оно двигалось. Я знаю, что говорю бестолково, но если бы вы заглянули в глаза этого животного так же, как я, то вы бы поняли. Стив испытывал то же чувство, что и я.

Между прочим, однажды я хотел убить Пятно: этот пес ни на что не годился. Но мне это не удалось. Я повел его в кусты, и он шел за мной медленно и неохотно. Он знал, что его ждет. Я остановился на удобном месте, наступил ногой на веревку и выхватил свой большой «кольт». А собака сидела и глядела на меня. Уверяю вас, она не молила о пощаде. Она только глядела. И я увидел целую массу непонятных вещей, которые двигались – да,