Любовь к жизни. Рассказы - [267]

Когда он брал ветку, ему приходилось смотреть на руку, чтобы узнать, держит он ветку или нет. Провода между ним и кончиками его пальцев были сорваны начисто.

Но это все было неважно. Огонь был тут – манящий, хрустящий, обещающий жизнь каждым из своих пляшущих языков. Он начал развязывать мокасины. Они были залеплены льдом, толстые немецкие носки до половины напоминали железные ножны, а шнурки от мокасинов уподобились стальным прутьям, сплавившимся и сплетенным под действием сильного огня. Одно время он работал над ними своими окоченевшими пальцами; затем, поняв всю нецелесообразность этого, вынул свой охотничий нож.

Но это произошло раньше, чем он успел разрезать шнурки. Это случилось по его собственной вине, или, вернее, ошибке. Ему не следовало раскладывать костер под сосной. Он должен был развести его под открытым небом. Но было легче вытаскивать веточки из кустарника и прямо бросать в огонь. Дерево же, под которым он расположился, носило на ветвях тяжелый груз снега. Ветер не дул по неделям, и каждая ветка была нагружена до предела. Всякий раз, как он вытаскивал сухую ветку, он чуть-чуть раскачивал дерево; движение было еле заметное, но достаточное, чтобы произвести катастрофу. Высоко у верхушки один сук сбросил свою снежную ношу. Она упала на нижние сучья и разгрузила их. Этот процесс продолжался, ширился и охватил все дерево целиком. Он разрастался, как лавина, без предупреждения обрушился на костер… и погасил огонь! Там, где он горел, теперь лежал покров свежего, беспорядочно накиданного снега.

Человек был потрясен, точно услыхал над собой смертный приговор. Одно мгновение он сидел и глядел на место, где прежде был огонь. Затем он сразу успокоился. Может быть, старожил с Серной реки был прав. Если бы у него был попутчик, он бы теперь был вне опасности. Попутчик мог бы развести костер. Ну а теперь ему самому приходилось разжигать костер снова, и теперь уже не должно было быть неудачи. Даже если ему удастся это сделать, он потеряет один или два пальца. Уже и сейчас его ступни, вероятно, здорово отморожены, а ведь должно еще пройти известное время, пока костер будет готов.

Таковы были его мысли, но он не продумывал их сидя. Он работал все время. Пока они мелькали в его мозгу, он работал, работал неустанно. Он сложил новый фундамент для костра, на сей раз на открытом месте, где ни одно предательское дерево не могло погасить его. Затем он набрал сухих трав и мелкого хвороста из весеннего наноса: он не был в состоянии сложить пальцы, чтобы вытаскивать их, но мог брать пригоршнями. При таком способе действия он хватал много неудобных веток и нежелательных кусков зеленого мха; но это было все, что он мог сделать. Он работал методически и набрал даже охапку больших сучьев, чтобы пустить их в ход после, когда огонь разгорится. Все это время собака сидела и наблюдала за ним с какой-то тоскливой жадностью в глазах, ибо она видела того, кто добывает огонь, а огонь рождался очень медленно.

Когда все было готово, человек полез в карман за новым куском березовой коры. Он знал, что кора находится там. Он не мог нащупать ее пальцами, но слышал хруст, когда шарил в кармане. Как он ни старался, ему не удавалось ее схватить. А в мозгу все время оставалось сознание, что ступни замерзают. Эта мысль едва не привела его в панический ужас. Но он боролся с нею и сохранял спокойствие. Он зубами натянул варежки, двигал руками взад и вперед и со всей силы бил себя ладонями по бокам. Сначала он проделывал это сидя, затем встал. А все это время собака сидела на снегу, тепло обернув передние лапы щеткой своего волчьего хвоста, внимательно насторожив свои острые волчьи уши, и следила за человеком. А человек, махавший и ударявший руками, ощутил сильный прилив зависти при виде этого существа, находившегося в тепле и безопасности под природным прикрытием.

Через некоторое время он ощутил первые отдаленные признаки чувствительности в своих размятых пальцах. Легкий зуд все усиливался, пока не перешел в мучительную колющую боль, которой человек, однако, обрадовался. Он стянул с правой руки варежку и вытащил березовую кору. Обнаженные пальцы снова начали быстро коченеть. Затем он извлек пачку серных спичек. Но ужасающий мороз уже опять выгнал жизнь из его пальцев. При его попытке отделить одну спичку от других вся пачка упала в снег. Он пытался вытащить ее оттуда, но это ему не удалось. Мертвые пальцы не могли ни нащупать, ни ухватить. Он действовал весьма планомерно. Он удалил из своего сознания мысль об отмерзавших ступнях, щеках и носе, отдавая всю душу спичкам. Он наблюдал (пользуясь зрением вместо осязания), пока его пальцы не расположатся по обе стороны пачки, и затем сжимал их – вернее, хотел сжать, так как провода были порваны и пальцы не слушались. Он натянул варежку на правую руку и стал свирепо бить ее о колено. Затем обеими руками в варежках он бросил пачку спичек к себе на колени вместе с большим количеством снега. Но от этого ему не стало лучше.

При помощи некоторых манипуляций он ухитрился зажать связку между ладонями, не обнажая рук. Этим путем он поднес ее ко рту. Лед трескался и хрустел, когда он со страшным усилием раскрыл рот. Он втянул нижнюю челюсть, поджал верхнюю губу, схватил пачку зубами, чтобы вынуть одну спичку. Ему удалось захватить одну и уронить ее себе на колени. Но и от этого дело не подвинулось: он не мог поднять ее.