Любовь к жизни. Рассказы - [227]

– И это будете вы, – угрожающе заявил Уомбл. – До ближайшего лагеря десять миль, но вы можете их сделать.

– Вот тут-то вы, пожалуй, и ошибаетесь, – возразил Месснер. – Почему же непременно я должен уйти? Ведь я первый нашел эту хижину.

– Но Тесс не может выйти, – объяснил Уомбл. – Ее легкие простужены.

– Я согласен с вами. Она не может пройти десять миль по морозу. Она, во всяком случае, должна остаться.

– Тогда дело обстоит именно так, как я сказал, – заявил Уомбл.

Месснер кашлянул.

– Ваши легкие здоровы? Не правда ли? – спросил он.

– Да, но что же из этого?

Снова Месснер откашлялся и сказал, выговаривая слова с особой надуманной медлительностью:

– А из этого только то, что, как вы сами изволили рассуждать, нет никаких препятствий для вашего ухода и прогулки в десять миль по морозу.

Уомбл взглянул на Терезу и уловил в ее глазах что-то вроде удовольствия.

– Ну? – спросил он ее.

Она колебалась, и он весь покраснел от ярости. Затем обратился к Месснеру.

– Довольно! Вы не можете здесь остаться!

– Нет, могу и останусь!

– Я не позволю вам. – Уомбл выпрямился.

– Все-таки я останусь.

– Я вас выброшу!

– Я вернусь!

Уомбл остановился на минуту.

– Имейте в виду, Месснер, если вы не уйдете, я вас побью. Здесь не Калифорния. Я вас изобью.

Месснер пожал плечами.

– Если вы это сделаете, я созову золотоискателей, и вас повесят на первом дереве. Вы сказали правильно, что здесь не Калифорния. Они простые люди – эти золотоискатели, и мне довольно будет показать им следы ваших ударов и заявить притязание на свою жену.

Женщина пыталась что-то сказать, но Уомбл в бешенстве повернулся к ней:

– Ты держись в стороне.

Месснер, наоборот, обратился к ней с изысканной вежливостью:

– Пожалуйста, Тереза, не вмешивайтесь.

Но гнев и необходимость сдерживаться оказали свое действие. Она начала кашлять сухим, прерывистым кашлем; с налитым кровью лицом и рукой, прижатой к груди, она ждала, чтобы припадок прошел.

Уомбл мрачно посмотрел на нее, как бы измеряя степень ее болезни.

– Что-нибудь надо сделать, – сказал он. – Ее легкие не выдержат путешествия. Она не может двинуться, пока температура не поднимется. Но я ее не уступлю.

Месснер снова кашлянул, невнятно что-то пробурчал и затем сказал, как бы наполовину извиняясь:

– Я нуждаюсь в деньгах.

Лицо Уомбла тотчас же выразило презрение. Наконец-то его противник оказался подлее его!

– У вас полный мешок золотого песку, – продолжал Месснер. – Я видел, как вы снимали его с саней.

– Сколько вам надо? – спросил Уомбл презрительно.

– Я оценил бы ваш мешок в двадцать фунтов. Что вы сказали бы о четырех тысячах?

– Но это все, что у меня есть! – вырвалось у Уомбла.

– Вы имеете ее, – ответил Месснер, как бы утешая его. – Она должна этого стоить. Подумайте, что я отдаю. Это разумная цена.

– Хорошо! – Уомбл бросился через комнату за мешком. – Хоть бы поскорее с вами развязаться, подлый змееныш!

– Ну в этом вы ошибаетесь, – ответил Месснер с улыбкой. – С точки зрения этики человек, который дает взятку, так же виновен, как тот, кто ее получает. Укрыватель так же дурен, как вор. Поэтому вам не следует в этом маленьком деле воображать, что вы имеете какое-то моральное преимущество.

– К черту вашу этику! – крикнул Уомбл. – Идите сюда и проверьте вес золота. Я могу вас надуть.

И женщина, в бессильной ярости опираясь о лежанку, вынуждена была присутствовать при том, как ее самое – в желтых слитках и песке – взвешивали на весах. Последние были небольшого размера, и поэтому потребовалось несколько операций. Месснер с особой тщательностью проверял каждую кладку.

– В нем слишком много серебра, – заметил он, завязывая мешок с золотом. – Думаю, дадут не больше шестнадцати за унцию. Для вас сделка очень выгодна, Уомбл!

Он любовно ощупал мешок и, как бы проявляя особое внимание к его ценности, отнес его в свои сани. Вернувшись, он собрал свою посуду и завернул постель. Когда сани были нагружены и визжащие собаки впряжены, он вернулся в хижину за перчатками.

– Прощайте, Тесс, – сказал он, стоя в открытой двери.

Она повернулась к нему, пылая гневом, пытаясь что-то сказать, но не способная говорить от душившей ее злобы.

– Прощайте, Тесс, – нежно повторил он.

– Негодяй! – удалось ей выговорить. Она отвернулась и бросилась на постель лицом вниз, рыдая и повторяя: – Негодяй! Негодяй!..

Джон Месснер тихо закрыл за собой дверь и, понукая собак, облегченно бросил последний взгляд на хижину. Он остановил сани у берега, около проруби. Там он вынул мешок с золотом и понес его к проруби. Он разбил лед кулаком и, развязав ремни зубами, высыпал содержимое мешка в воду. Река была неглубока в этом месте, и в свете сумерек он мог видеть желтое дно на глубине двух футов от поверхности. Сделав свое дело, он плюнул в воду.

Он направил собак по Юконской тропе. Визжа и пыхтя, они шли неохотно. Месснер шел за ними, держась за шест правой рукой и потирая левой щеки и нос. Изредка, на поворотах, он задевал о постромки и переступал веревку.

– Вперед, мои бедные, усталые звери! – кричал он. – Вперед!

Путь белого человека

Войдя в хижину старого Эббитса, я обратился к нему с обычным заявлением:

– Я пришел варить у твоего огня и спать эту ночь под твоей крышей.