Любовь к жизни. Рассказы - [156]

– Ты меня не помнишь, – сказал тот в виде приветствия.

– Нет, помню, – отвечал Имбер. – Ты – Хаукэн, что ушел от нас. Твоя мать умерла.

– Она была старой женщиной, – сказал Хаукэн.

Но Имбер не слыхал его слов, и Хаукэн, положив ему руку на плечо, снова разбудил его.

– Я скажу тебе, о чем говорил тот человек, – это рассказ обо всех преступлениях, что ты совершил. Ты, о глупец, рассказал о них капитану Александеру. Слушай хорошенько и скажи, правильно ли все записано или неправильно. Таков приказ.

Хаукэн попал в руки миссионеров, и они выучили его читать и писать. Он держал в руках те листки, которые только что были вслух прочитаны. Они заполнены были клерком, когда Имбер, при посредничестве Джимми, в первый раз сознался капитану Александеру. Хаукэн начал читать. Имбер слушал его некоторое время, но скоро на лице его отразилось изумление, и он резко прервал его:

– Это мои слова, Хаукэн. Теперь они исходят из твоих уст, а твои уши не слыхали их.

Хаукэн расплылся от самодовольства. Он пригладил свои волосы, разделенные посредине пробором.

– Нет, эти твои слова – только слова на бумаге, о Имбер! Мои уши никогда не слыхали их. Глаза мои видят их на бумаге и передают их голове, а голова посылает их устам, и они доходят до тебя. Вот как это делается!

– Это так делается? Мои слова на бумаге? – Голос Имбера понизился до шепота, и он со страхом потрогал двумя пальцами бумагу, глядя на покрывавшие ее каракули. – Это великое искусство, Хаукэн, и ты великий волшебник.

– Это пустяки, это пустяки, – небрежно и горделиво отвечал молодой человек и прочел взятое наудачу место из документа:

«В этом году, до вскрытия реки, пришел старик с хромым мальчиком. Я убил и их, причем старик долго боролся и сильно кричал».

– Это правда, – прервал, задыхаясь, Имбер. – Он очень кричал и долго не хотел умирать. Но как ты об этом узнал, Хаукэн? Может быть, тебе об этом сказал начальник белых людей? Никого не было при этом, и я рассказывал все ему одному.

Хаукэн нетерпеливо покачал головой.

– Разве я не говорил тебе, что твои слова здесь, на бумаге!

Имбер уставился на покрытую каракулями поверхность.

– Как охотник глядит на следы и говорит: «Здесь вчера пробежал заяц, а здесь, у молодого ивняка, он остановился, прислушался, услышал и испугался; вот он вернулся обратно по собственному следу; а вот он бежал во всю прыть, делая большие скачки; а вот еще скорее и еще бóльшими скачками пустилась за ним вдогонку рысь; здесь, где ее когти глубоко врезались в снег, рысь сделала громадный прыжок; а вот она схватила зайца и покатилась с ним в снег; а дальше виднеются следы одной рыси, а следов зайца нет…» Так вот, как охотник глядит на следы на снегу и говорит, как шла охота, так и ты, глядя на бумагу, говоришь – как, когда и где происходили убийства, совершенные старым Имбером.

– Да, это так, – согласился Хаукэн. – А теперь слушай и держи свой бабий язык за зубами, пока тебя не спросят.

Затем Хаукэн довольно долго читал ему исповедь, а Имбер молчаливо раздумывал. Когда Хаукэн кончил, он сказал:

– Это мои слова, это все правда, но я состарился, Хаукэн, и забыл многое, что пришло мне на память позже; начальнику следует об этом знать. Сперва пришел к нам человек из-за Ледяных Гор. Он принес с собою искусные железные западни для ловли наших бобров. Я убил его. А затем – очень давно – явились три человека искать в нашей реке золото. Их я тоже убил, а трупы отдал на съедение росомахам. А у Пяти Пальцев я убил человека, у которого был плот и много мяса.

Когда Имбер умолкал, чтобы припомнить, Хаукэн переводил, а клерк записывал его слова. Присутствовавшие тупо вслушивались в эти неприкрашенные трагедии, пока Имбер не рассказал о рыжеволосом человеке с косыми глазами, которого он застрелил с очень далекого расстояния.

– Черт побери! – воскликнул один из сидящих в первом ряду зрителей. Восклицание его звучало гневом и болью. Волосы у него были рыжие. – Черт побери, – повторил он. – Это был мой брат Билл.

И в течение всего дня в зале время от времени слышалось его печальное «черт побери!». Товарищи не останавливали его, и человек за столом не призывал его к порядку.

Голова Имбера снова опустилась, и глаза потускнели, словно затянулись пеленой, скрывшей их от всего мира. Он глубоко задумался, как задумывается только старость над тщетой юношеских стремлений.

Позже Хаукэн заставил его очнуться.

– Вставай, о Имбер! Тебе приказано рассказать, почему ты совершил все эти преступления и убил этих людей, а в конце концов прибыл сюда в поисках правосудия.

Имбер с трудом поднялся на ноги и зашатался. Он заговорил тихим, рокочущим голосом, но Хаукэн перебил его.

– Этот человек – сумасшедший, – обратился он по-английски к человеку с высоким лбом. – Он болтает чепуху, его речь подобна лепету младенца.

– Мы хотим услышать его речь, подобную лепету младенца, – сказал человек с высоким лбом. – И мы хотим ее услышать слово за словом, как она выходит из его уст. Поняли?

Хаукэн понял, и глаза Имбера сверкнули при виде пререканий между сыном его сестры и важным должностным лицом. А затем началась исповедь – эпическая поэма темнокожего патриота, в честь которого следовало бы отлить памятник из бронзы в назидание грядущим поколениям. Толпа затихла, а судья склонил голову на руку, размышляя о себе и о своей расе. Слышался лишь глубокий голос Имбера, сменяющийся резкими звуками голоса переводчика, и время от времени, подобно колоколу, раздавалось недоуменное и задумчивое «черт побери!» рыжего человека.