Любовь к жизни. Рассказы - [113]

– Я встречался с вашим братом в Фрейбурге. Мое имя – Ван-Брант.

Фэрфакс подался вперед и пожал ему руку.

– Вы были другом Билли, да? Бедняга Билли! Он часто говорил мне о вас. Странное место встречи, не правда ли? – прибавил он, оглядывая окружающую обстановку и прислушиваясь к заунывному причитанию женщины. – Ее мужа загрыз медведь, и она теперь горюет.

– Животная жизнь! – поморщился с отвращением Ван-Брант. – После пяти лет такой жизни цивилизация покажется вам, верно, очень привлекательной. Что вы на это скажете, а?

На лице Фэрфакса выразилось полнейшее безразличие.

– Право, ничего не могу вам сказать. В сущности, они очень порядочные люди и живут по своему разумению. К тому же они поразительно искренни. Ничего сложного, простое чувство не дробится здесь на тысячу утонченных переживаний. Любовь, страх, ненависть, злоба и счастье – все здесь выражается просто и откровенно. Может быть, это животная жизнь, но живется здесь легко. Кокетства и ухаживания здесь не знают. Если вы понравились женщине, она вам это попросту скажет. Если она вас возненавидит – не постесняется об этом вам сообщить. Если вам хочется, вы можете ее побить, но все дело в том, что она ясно себе представляет, чего вы от нее хотите, а вы знаете, чего она хочет от вас. Ни ошибок, ни взаимных недоразумений. Это имеет свою прелесть после лихорадки цивилизации. Понимаете?

– Нет, жизнь здесь очень приятна, – прибавил он, помолчав. – Мне лучшей не надо, и я здесь останусь.

Ван-Брант задумчиво опустил голову, и по губам его пробежала едва заметная улыбка. Ни кокетства, ни ухаживаний, ни взаимных недоразумений! Видно, Фэрфакс нелегко переживал то, что Эмилия Саутвейс по недоразумению попала в лапы медведя. А надо признаться, что Карлтон Саутвейс был недурным медведем!

– Но вы все-таки уйдете со мною, – уверенно заявил Ван-Брант.

– Нет, не уйду.

– А я думаю, что уйдете.

– Жизнь здесь очень легка и приятна, – решительно повторил Фэрфакс. – Я понимаю всех, и все понимают меня. Лето сменяется зимой, времена года представляются пятнами света и тени – словно перед вами изгородь, через которую проникают солнечные лучи. Время идет, и жизнь проходит, а затем… поминки в лесу и полная тьма. Прислушайтесь!

Он поднял руку, серебряная нить женской печали прорезала мертвую тишину. Фэрфакс тихо начал подпевать:

– О-о-о-о-о-о-а-аа-а-аа-а-аа-а-о-о-о-о-о-о-а-аа-а-аа-а…

– Вы слышите? Представляете себе, а? Опечаленных женщин, погребальные причитания, меня с белыми волосами патриарха? Я завернут в звериные шкуры. Мое охотничье копье со мной… Кто скажет, что это не прекрасный конец?

Ван-Брант холодно поглядел на него.

– Фэрфакс, вы сошли с ума. За пять лет такой жизни всякий ошалеет, а вы сейчас находитесь в нездоровых, гибельных условиях. А кроме того – Карлтон Саутвейс умер.

Ван-Брант набил трубку и закурил ее, исподтишка наблюдая за собеседником. Глаза Фэрфакса сверкнули, кулаки сжались, и он привстал, но затем его мускулы ослабли, он сел и задумался. Майкель – повар Ван-Бранта – подал знак, что еда приготовлена, Ван-Брант движением руки отложил трапезу. Молчание тяжело нависло над ними, и он медленно вдыхал лесные ароматы – запах болот и увядших трав, смолистый аромат сосновых шишек и игл и дым очагов. Фэрфакс дважды безмолвно поглядел на него, но затем не выдержал.

– А… Эмилия?..

– Вдова, вот уже три года.

Снова наступило долгое молчание; наконец Фэрфакс с простодушной улыбкой нарушил его.

– Полагаю, что вы правы, Ван-Брант. Я уйду с вами.

– Я знал, что так будет. – Ван-Брант положил руку ему на плечо. – Конечно, знать ничего нельзя, но я думаю – в ее положении… ей делали предложения…

– Когда вы двинетесь в путь? – прервал его Фэрфакс.

– Когда мои люди отоспятся. Кстати, пойдемте-ка поедим; Майкель, верно, сердится.

После ужина, когда крисы и канадцы, завернувшись в одеяла, сладко храпели, двое мужчин сидели у тлеющего костра. Им надо было о многом переговорить: политика, войны, научные экспедиции, подвиги и деяния людей, общие друзья, браки, смерти – словом, все события за пять лет, представляющие интерес для Фэрфакса.

– Итак, испанский флот был блокирован в Сантьяго, – говорил Ван-Брант, когда молодая женщина легко прошла перед ним и остановилась рядом с Фэрфаксом. Она быстро взглянула на Фэрфакса, затем перевела тревожный взгляд на Ван-Бранта.

– Дочь вождя Тантлача, принцесса в своем роде, – пояснил, покраснев, Фэрфакс. – Одна из причин, побудивших меня остаться. Тум, это Ван-Брант – мой друг.

Ван-Брант протянул ей руку, но женщина не шевельнулась, сохраняя суровую неподвижность статуи, соответствующую всему ее облику. Ее черты не смягчились, ни один мускул ее лица не дрогнул. Она смотрела ему прямо в глаза проницательным, испытующим взором.

– Она ничего не понимает, – рассмеялся Фэрфакс. – Ей в первый раз приходится знакомиться с моими друзьями… На чем вы остановились? Ах, да! Итак, испанский флот был блокирован в Сантьяго…

Тум села на землю рядом с Фэрфаксом и снова впала в неподвижность, словно бронзовая статуя, и лишь глаза ее перебегали с одного лица на другое, выпытывая правду. Под этим немым вопрошающим взглядом Эвери Ван-Брант стал нервничать. В середине оживленного рассказа о сражении он внезапно ощутил горящий взгляд черных глаз, запутался и с трудом поймал нить своего рассказа. Фэрфакс, обняв руками колени и отложив трубку, внимательно вслушивался в его слова, торопил, когда тот медлил или запинался, и рисовал себе картину того мира, о котором старался забыть в течение пяти лет.