Любовь к роковым мужчинам - [7]

Тамара и Николай решили не устраивать пышную свадьбу. Расписались в районном ЗАГСе и скромно отметили бракосочетание все в том же кафе «Ласточка» с самыми близкими людьми. Лодик на свадьбе не был. Тамара объяснила это немногочисленным гостям его крайним нездоровьем. Учитывая, что здоровым болезненного ожиревшего брата назвать нельзя, выходило, что она почти не покривила душой.

Когда молодые, отгуляв в кафе, явились в квартиру Тамары для законного совместного проживания, «больной» Лодик вывалил свое дико тучное тело в коридор, чтобы встретить новобрачных. Мало сказать, что явлением брата жены Николай был потрясен. Он совершенно растерялся, поскольку никогда в жизни не видел такого толстого человека, разве что на картинках в журналах. Он тут же уверил себя, что не в толщине дело, что ее, эту самую толщину, можно и простить человеку за хороший покладистый характер, самые лучшие черты которого Владимир проявлял, пока он, Николай, ходил в женихах. Но тот, кого муж сестры уже готов был полюбить от всего сердца, вдруг высоким бабьим голосом заявил, что требует, чтобы всякие мужья не вздумали считать себя хозяевами в квартире его родителей. Сразу после этого он спиной не без труда пропихнулся обратно в свою комнату, демонстративно хлопнув дверью.

Тамара тут же махнула вслед ему рукой, сказав Николаю: «Не обращай внимания», и потянула молодого мужа в свою комнату, пребывание в которой сулило ему столько приятного, что он тут же забыл про явление недовольного толстяка.

Каково же было удивление Николая, когда в самый интимный момент дверь в комнату открылась, послышался щелчок выключателя, и помещение озарила люстра аж в пять рожков. Не сообразив даже как-то прикрыться, Николай оторвался от жены и уставился на дверь, весь проем которой заполнила человеческая туша. Туша, имевшая наверху два небольших, но зорких глаза, внимательно осмотрела открывшийся вид, никак не выразила своего удовольствия или, напротив, неприязни от увиденного, открыла рот и произнесла, с точки зрения Николая, праздновавшего первую брачную ночь, совершеннейшую чушь:

– Томка! Я есть хочу!

Тамара, кое-как прикрыв самое сокровенное хвостом одеяла, крикнула:

– Совсем с ума сошел, Лодик! Немедленно выйди вон!

– И не подумаю, – спокойно проговорил тот, которого, к удивлению Николая, странно назвали Лодиком, протиснулся в дверь и уселся на стул прямо напротив молодоженов. Стул по-стариковски крякнул, но все же выдержал непомерную тяжесть тела, которое подошедшим тестом сползало с его сиденья. – Вы, Томка, натрескались на своей свадьбе, а мне ты оставила только несколько сосисок и макароны. Я их съел давно.

– Так поди и сделай себе... ну я не знаю... яичницу, что ли... – раздраженно ответила ему Тамара.

– Яичницы мало! Я уже часа три как голодный!

– Ну и что!

– А ничего! Ты должна обо мне позаботиться! Я тебе не чужой!

– Послушай, братец... – Николай решил назвать этого Лодика нейтрально – братец, не в том смысле, что он Тамарин брат, а просто употребив это слово всего лишь как довольно распространенное обращение к молодому человеку мужского пола.

– Я вам не братец! – визгливо выкрикнул Лодик и опять как ни в чем не бывало обратился к Тамаре: – Давай, Томка, по-быстрому, а то уже совсем сил нет терпеть.

– Пошел во-о-он! – не менее визгливо отозвалась Тамара.

Николай с неудовольствием отметил, как похоже интонировали брат и сестра, потом спустил ноги с дивана, натянул брюки от свадебного костюма прямо на голое тело, встал перед Лодиком во весь свой немаленький рост и, стараясь не выходить из себя, сказал, особенно выделив голосом все то же слово «братец»:

– Тебе, братец, лучше уйти отсюда. Здесь, понимаешь ли, обосновалась семья, ячейка... так сказать... общества... и ты не имеешь никакого права нарушать неприкосновенность нашей частной жизни...

Лодик посмотрел на Николая взглядом олигофрена, каковым вовсе не являлся, и опять обратился к сестре:

– Ну, Томка, сколько можно тебя просить!

Тамара некрасиво взвыла, а Николай подскочил к ее брату и попытался взять его, что называется, за грудки, чтобы вышвырнуть из комнаты, но потерпел полное фиаско. «Грудки€», конечно, нашлись, взяться было за что, но оторвать тушу Лодика от стула оказалось невозможным. Сам Лодик во время позорных потуг муженька сестрицы даже не удостоил его взглядом. Уже совершенно разъяренный Николай, размахнувшись, с большим наслаждением стукнул кулаком по этим самым «грудкам», но тоже, похоже, без всякого успеха. Кулак глухо ткнулся в нечто неприятно-мучнистой консистенции, живо напомнившее Заботину муляжи, на которых в армии они отрабатывали надевание противогазов на головы гражданскому населению, пострадавшему от воздействия отравляющих веществ. Как на бесчувственные муляжи никакие ОВ не могли подействовать, так и на Лодика воздействие почти железного кулака Николая не произвело особого впечатления: жировые отложения легко нейтрализовали удар.

– Не связывайся с ним, Коля, – сказала подошедшая к ним Тамара, уже одетая в халат. – Лучше я сделаю ему поесть, чтобы отстал.

Конечно, на следующий же день Заботин врезал в дверь Тамариной комнаты французский замок. Открыть его Лодик не мог, но по-прежнему позволял себе ломиться к молодоженам с требованием еды в любое время дня и ночи. Он стучал в дверь то кулаками, то ногами и самым противным голосом требовал поесть, сколько бы еды сестра ни оставляла ему как раз на такие случаи. Тамара пыталась проводить с ним воспитательные беседы, но каждый раз при упоминании Николая и законного брака с ним лицо Лодика принимало то самое олигофреническое выражение, которое в первый день знакомства с братом жены так поразило Заботина.