Любовь к мятежнику - [114]

Мерцание свечи нарушило его меланхоличную задумчивость. Мадлен стояла в двери, держа что-то в руках. Он прищурился в тусклом свете, чтобы увидеть, что это было, обратив внимание на особенное выражение ее лица. Что-то странное было в этом.

— Ты пришла, чтобы залить мне в глотку еще отравы Ноубла?

— Нет. Хотя то, что я принесла, будет отравой — в некотором роде.

Она подошла ближе и вытащила догорающую свечу из подсвечника, чтобы зажечь ветвистый канделябр. Когда она поставила канделябр на столик рядом с его кроватью, он смог разглядеть, что она принесла. Его лицо побелело, затем покрылось красными пятнами.

— Ты рылась в ее вещах! И теперь имеешь наглость…

— И теперь имею наглость предоставить тебе доказательство, что твоя жена была невиновна во всех тех преступлениях, которые твой ожесточившийся, ослепленный ревностью мозг приписывал ей.

Он выпрямился, подняв руку, чтобы выбить дневник из ее рук.

— Убирайся отсюда! Оставь меня в покое!

— В покое? Ты никогда не знал покоя с тех пор, как впервые заподозрил, что твоя жена и брат любовники. Если ты хочешь умереть смертью труса, в упрямом неведении, пусть будет так. Но правда здесь, Квинтин твой сын.

— Нет! Я видел их! Я слышал, как она сказала ему, что у нее будет ребенок.

— Ты слышал, как она сказала «У меня тоже будет ребенок в апреле». Аластер перед этим сказал ей, что у Чарити будет от него ребенок. Именно по этой причине он заехал в Блэкхорн-Хилл. В своей затуманенной алкоголем ревнивой ярости ты не понял. Спустя все эти годы достанет ли у тебя смелости посмотреть правде в глаза? Осознать, что ты сделал со своим сыном? — Она протянула ему дневник. — Записи в нем начинаются во время вашего путешествия из Англии и заканчиваются почти перед самой ее смертью.

Роберт так сильно сжимал в руках одеяло, что побелели костяшки пальцев, отказываясь прикоснуться к кожаному тому. Он не видел его с тех пор, как они с Анной плыли на корабле из Англии.

— Ты боишься, Роберт? — спросила она мягко, все еще держа дневник перед ним.

— Я знаю ее почерк. Если это какая-нибудь твоя выдумка, какая-нибудь интрига…

— Это не интрига. Если ты знаешь ее почерк, то должен знать, что она писала в те годы — не ложь, не выдумка.

Роберт почувствовал, что все его тело начало дрожать, когда его глаза встретились с глазами Мадлен. Выражение ее лица было неумолимым и в то же время очень грустным. Он взял у нее дневник и открыл его на одной из ранних записей 1750 года. Прочитав объяснение Анны в любви своему «Робби», он почувствовал, что ему нечем стало дышать.

— Ты не имеешь права!

— Я заслужила это право любовью к твоему сыну, такою же, какая была у нее к тебе.

Против воли Роберта затянули события прошлого, его глаза бегали по плавным строчкам изящного почерка Анны, когда она описывала их первые месяцы в Блэкхорн-Хилле. Как счастлив он был тогда! Но очень скоро все изменилось.

Мадлен тихо сидела и наблюдала, как он читал, быстро переворачивая страницы, пока не дошел до цепочки событий, предшествующих рождению Квинтина. Впервые за все время, прожитое ею под одной крышей с Робертом Блэкхорном, она видела, как обнажились его истинные, незащищенные эмоции — мука под горечью, печаль под жестокостью. Лицо его окаменело, когда он дошел до описания Анной того вечеpa, когда он обвинил ее в том, что она носит ублюдка Аластера.

— Она не говорила мне о своем положении до тех пор, пока я не увидел ее с братом… и не сделал неправильные выводы.

Мадлен слышала надлом в ее голосе, но глаза его оставались сухими, а лицо похожим на гранитную маску.

— Каких усилий, должно быть, стоило тебе сохранить этот фасад, Роберт. Прятать свою боль.

— О, Анна, моя Анна. Все эти потерянные годы. Если бы я не был таким дураком, она могла бы жить. Я никогда в действительности не верил, что она умерла от лихорадки. Она просто не смогла вынести меня… и мою ненависть. Она сдалась. Я погубил единственного человека, которого действительно любил.

— Ты погубил намного больше, чем свою жизнь и жизнь своей жены, Роберт. А как же Квинтин? Как же твой сын? Мой муж.

Он сжал в руках дневник и невидящим взглядом уставился в дальнюю стену.

— Знаешь, он никогда не плакал. Всегда, точно как я, он прятал свою боль, как бы сильно я ни оскорблял его словами или ударами. Однажды… однажды я запер его в винном погребе на три дня. Он снова сбежал к этим проклятым дикарям. Я думал, что это кровь Аластера зовет его, но это было не так, да? Он умеет бороться с трудностями, жесткий и сильный, точно такой же, как и я…

— Да поможет бог вам обоим, — тихо сказала Мадлен.

Она поднялась и взяла дневник из его вялых пальцев. Он не сделал попытки остановить ее, даже, кажется, не сознавал больше ее присутствия. Потушив все свечи, кроме одной, она оставила старика наедине с самим собой размышлять о трагедии прошлого. Ей же предстоит предотвратить ее в настоящем.

Проходя по темному коридору, Мадлен не заметила одетой в черное фигуры госпожи Ошлви, прячущейся в углу.

Мадлен пыталась написать письмо Квинтину, то и дело отбрасывая в сторону черновик за черновиком. Как сказать человеку, что вся эта сфабрикованная история о незаконности его рождения разлетелась вдребезги? Что он не ублюдок Анны, но, что, возможно, даже хуже, жестокий и одержимый ненавистью и недоверием сын Роберта. Наконец, отчаявшись, она отложила письмо в сторону и стала готовиться ко сну.