Любовь к электричеству: Повесть о Леониде Красине - [52]

Красина, этого энергичного, способного технократа, Павел помнил хорошо: несколько месяцев назад он был в Шашкино, и раньше они не раз встречались. Но зачем ему сейчас этот Красин и «Электрическое общество»?

В каминной комнате общества Бергу, неразборчиво пробурчав свои фамилии, поклонились трое молодых людей. Несколько минут прошло в настороженном молчании – никто из четверых не знал друг друга. Наконец явился Алексей Михайлович Кириллов – Кандид, и тут все заулыбались – его знали все четверо.

– Товарищи, здесь мы в полной безопасности, но все-таки прошу без бурных восклицаний, разговаривать будем вполголоса, как подобает деловым людям, – сказал Кандид. – Сейчас явится Никитич, а потом подадут коньяк и сигары.

Павел даже вздрогнул: наконец-то он увидит легендарного Никитича!

Дверь отворилась, и вошел Красин. Берг с недоумением взглянул на Кириллова, но Красин быстро подошел, протянул руку и тихо сказал:

– Не удивляйтесь, Павел. Никитич – это я.

Он поздоровался с остальными, опустился в кресло черной стеганой кожи и вытянул к камину ноги, обтянутые серой английской тканью и в английских же башмаках. Действительно, вслед за его приходом принесли коньяк, сельтерскую воду и сигары.

Павел был до того изумлен слиянием этих двух образов – преуспевающего инженера и мифического руководителя боевиков-подпольщиков, что некоторое время только смотрел на крепкие, так называемые вечные ботинки и не слышал ничего, что говорил Никитич. Наконец в его сознание стал проникать негромкий голос.

– …Мы обладаем ограниченным количеством ружей и револьверов, поэтому основным нашим оружием в предстоящем восстании будут ручные бомбы – «македонки», которые вам всем, конечно, известны, товарищи, – с легкой улыбкой говорил Красин. – Следует довести до сведения всех наших дружинников: бомбы ни в коем случае не должны использоваться для индивидуального террора, мы не эсеры. Они предназначены для баррикадных и уличных боев, для взрыва железнодорожных путей и… разных кабелей, – Красин усмехнулся, вспомнив голубую паутину на схемах Петербурга. – Здесь, в Петербурге, нам удалось добиться больших успехов в производстве взрывчатых веществ. Сейчас главное – наладить транспорт бомб из Петербурга в Москву, Киев, Одессу, Ригу… Взрыватели и бикфордов шнур вы будете получать отдельно через финскую «партию пассивного сопротивления», ту самую, которую «Новое время» окрестило «кагалом»…

Следующий пункт, товарищи… Павел Иванович, отчего вы коньяка не попробуете? Общество наше солидное – угощает «Курвуазье»…

Павел суетливо закивал, хлебнул коньяка – в голове у него сразу же замутилось. В последнее время он довел личные расходы до минимума, в прекрасном своем миллионерском особняке он почти голодал, чтобы ничем не отличаться от дружинников. Отдельные слова Красина – Никитича еле-еле пробирались сквозь лиловатый туман.

– …Необходимы безупречные документы… Гравер Эрнест Францевич Зиварт… набережная Мойки…

Красин и Кириллов отпустили извозчика возле Измайловского собора и пошли пешком в Четвертую роту. По дороге Красин весело рассказывал о парижских приключениях Буренина.

После софийской встречи Тюфекчиев назначил Буренину свидание в Париже, и не где-нибудь, а в «Савое». Буренин явился в роскошные апартаменты, и болгарин с места в карьер стал демонстрировать русскому коллеге усовершенствованный им бикфордов шнур. Чиркнула спичка, сразу возникло ужаснейшее шипение, и комнаты наполнились плотным белым дымом, в котором Буренин не видел даже своих рук.

«Все – крышка», – подумал Буренин и вполне зримо представил себе свидание с русским консулом в парижской префектуре.

В двери колотила и кричала из коридора многочисленная прислуга.

– Мсье, мсье, что случилось?!

– Принесите прохладительного! – рявкнул из белой мглы бравый болгарин.

Все обошлось.

Красин замолчал и шагал некоторое время с застывшей улыбкой. В памяти его проходили парижские улицы и маленькие площади, Сена, Латинский квартал… Очень удобный для баррикад город… Туда безусловно перекинется наш огонь. Сначала Берлин, потом Париж, Рим, Мадрид, чуть попозже Лондон, Нью-Йорк… Мир займется вдруг, как сухая трава… Кто сказал ему эту фразу? Он запомнил ее навсегда… Когда-то в его жизни произошло великое событие. Дерзкий юноша в солдатской шинели, он осмелился заявиться в Ясную Поляну к Толстому. Толстой беседовал с молодежью о современной России, о науке, о революции… но он имел в виду совсем другую революцию, революцию духа.

– Да, революция, конечно, это движение духа, мятежного духа! – вскричал юноша.

– Я говорю о духе смирения и братской любви! – разгневался Лев Николаевич.

– Но неужели вы думаете, Лев Николаевич, что заводчик, жандарм, бюрократ возлюбят когда-нибудь страждущего?..

– Леонид Борисович, – вдруг прервал его воспоминания Кириллов, – третьего дня мы обвенчались с Надей.

Красин быстро взглянул на товарища, нахмурился. Кириллов шел, опустив глаза, покашливая в кулак, красный чуть ли не до слез: он чрезвычайно был смущен своей печалью и душевной смутой.

– Дело о продаже сахарного завода уже начато, – проговорил он и вдруг поднял голову, пустился было в спасительную деловую скороговорку. – Я обратился по вашему совету в московскую контору братьев Зондерс…