Любовь к человеку-ветру - [31]

Александр Григорьевич никак не мог понять, почему Равиль с ним как-то по-особому возится, но не стал долго разрабатывать в мозгу эту тему, когда получил от него очередной совет – перекупить у одного человечка небольшой зальчик все для тех же «одноруких бандитов» на окраине города. В такие залы ставить «столбы» как раз разрешалось.

Павловский зальчик перекупил. Он нисколько не сомневался, что его особые клиенты, которые с азартом совали монетки в автоматы в подземном переходе и бане, непременно приедут и сюда, на конечную остановку одного из городских троллейбусов. Разве проезд из центра на окраину – препятствие для гэмблинов[4] (как называл их Павловский), сбрендивших на почве игры. Кроме того, дальновидный Александр Григорьевич распорядился, чтобы проигравшихся вдрызг чинно выводили из зала под белы руки и вежливо сажали на троллейбус с оплатой проезда за счет заведения. И народная тропа к зальчику Павловского не зарастала.

Когда все более-менее опять утряслось и устаканилось, Павловский вспомнил о Маше, и у него так сильно скрутило внутренности, что он понял: увидеть ее надо немедленно. Он уже собирался явиться к Задорожным без всякого повода, когда вдруг получил нарядное приглашение на празднование Витькиного пятидесятилетия. Собственное он отпраздновал без шума и пыли в постели с одной из любовниц, а про Витькино, разумеется, и не вспомнил бы никогда, если бы не вовремя подоспевшее приглашение.

Павловский ехал к другу на пятидесятилетие, которое его нисколько не интересовало, и думал только о Маше. Подарком он даже и не подумал заморачиваться. По дороге купил в одном из универсамов самый дорогой коньяк из тех, которые имелись в наличии, и посчитал дело решенным.

Его посадили прямо напротив Витькиной дочери, и он не мог ни на что смотреть, кроме как на ее дивно созревшее тело, которое, как ему казалось, готово было разорвать нарядное платье. Александру Григорьевичу пришлось сказать приличествующий обстоятельствам тост, и он, кажется, даже удачно сострил, продолжая смотреть на Машины блистающие плечи, которые так соблазнительно обнажал декольтированный туалет. Павловский не мог есть и даже не допил до конца то, что ему налили в фужер. Он и не понял, что именно налили.

Похоже, что Маша находилась в сходном состоянии, потому что глаза ее очень призывно блестели, пальцы беспорядочно перекладывали с места на место столовые приборы, а грудь так волновалась, что декольте и в самом деле грозило как-нибудь непристойно увеличиться.

Павловский испугался, когда Маша вдруг резко встала и вышла из комнаты. Он почему-то подумал, что она решила сбежать от его неприлично раздевающего взгляда. Он рванул за ней, чтобы извиниться… или не извиниться… Он и сам толком не знал, зачем.

В полупустой кухне стояла Маша и напряженно вглядывалась в коридор. Лицо ее было чрезвычайно взволнованно. Александр Григорьевич сразу понял, что ждала она именно его.

Когда они отдались друг другу в его захламленной квартире, Павловский окончательно осознал, что самым банальным образом влюбился. Впервые в жизни. Жену свою, Дину, он не любил, потому так легко с ней и расстался. Он просто не мог позволить, чтобы первая красавица их класса досталась кому-нибудь другому, и она досталась ему. Александр Григорьевич не любил ни одну из десятка женщин, с которыми спал и которые намеревались сделать его своим мужем. Более того, он был уверен, что природа обделила его любовью. Секс – это да! В любовных игрищах он всегда оставался на высоте, и сейчас, в пятьдесят, ему не нужны никакие новомодные «Виагры» и прочие стимуляторы. Но вот любовь… Не было в жизни Павловского любви. А потому он еще не натешился ею, не надышался. Да, живя с Машей, он совершил слишком много ошибок. И, как ни смешно, именно по неопытности. Ранее Александра Григорьевича никогда не беспокоило то, что думают о нем его женщины. И думают ли они вообще. Иногда ему казалось, что мозги для женской братии – излишняя роскошь. Ошибка природы. Мутация. Он интуитивно обходил женщин, у которых в первом же приближении просматривался недюжинный ум. Пусть с ними маются другие, коли есть охота. Ему его умная жена Дина осточертела очень быстро.

Маша – это другое… Маша – это Маша… Нет, конечно, и в ней он первым делом полюбил сугубо женские формы. Он до сих пор не мог без сладкой дрожи вспомнить сливочные плечи и матовые полукружья груди, которые открывало нарядное платье на юбилее ее папаши. Павловский до мельчайших подробностей помнил все ее гибкое тело, и эти воспоминания волнуют его до неприличных судорожных движений. Удивительным было то, что ему хотелось с Машей разговаривать, делиться с ней своими радостями и печалями. Да! Очень хотелось, но он не мог раскрываться, не мог сказать ей, что жирует на разорении клинических гэмблинов. Он с удовольствием похвастал бы перед ней теми «услугами», которые лично изобрел и внедрил в своем зале, но понимал, что Маша придет в ужас, если узнает, как по-паучьи он опутывает этими нововведениями своих клиентов.

С появлением в его жизни Маши Александру Григорьевичу уже не нужно было надолго зависать у других женщин, а потому он сказал Задорожным, что оставил продажу металла. Дескать, его, практически семейного человека, перестали устраивать бесконечные командировки. Потом он сочинил, будто ему предложили купить небольшую фирмочку по ремонту компьютерной техники и что скорее всего он ее купит, так как компы будут ломаться при любых режимах, а потому дело это весьма выгодное и прибыльное. Затем он фимочку «купил», затеял «расширяться» и после «переехал» в знаменитый на весь город офисный центр с зеркальными окнами. Павловскому и в голову не могло прийти, что Маша захочет навестить его на работе.