Любовь к человеку-ветру - [24]

– Но ведь ты же бросил ее, бросил!!!

– Здрасте!!! Ты забыл, что она сама от меня в одночасье съехала? Да и вообще, никто никого не бросал. Мы просто культурно разошлись… Ранние браки, они очень часто распадаются… И статистика это утверждает…

– А Наташа? Туся? Ты хоть когда-нибудь подумал, как она живет? Вдруг нуждается в чем?

– Ты прекрасно знаешь, что Дина запретила мне с ней видеться. Я навязываться не собираюсь!

– Но деньги-то мог посылать?

– Куда? На деревню дедушке? Неизвестно мне, понимаешь, где нынче Динка. Но, зная ее решительность, уверен, что она без меня не пропала. Наверняка давным-давно и прочно счастлива в другом браке… С тем хмырем, к которому сбежала. И с Наташкой, конечно же, все в норме. – Павловский, окончательно ослабив петлю, снял галстук, сунул его в карман и спросил: – Выпить у тебя нет?

– Водки хочешь?

– Не-е-е… Как после водки с Машей разговаривать?

– А ты надеешься ее дождаться?

– Ну… если не выставишь…

– Хочешь, сиди, – ответил Виктор и поднялся с табуретки. – У меня там… на компьютере работа… срочная. Я пошел, в общем… А ты, если хочешь, воды вскипяти. Вон в том шкафчике банка кофе. На столе – хлебница. В холодильнике – ветчина, сыр и, кстати, бутылка какого-то вина. Осталась с юбилея. Так и не открыли. Можешь приложиться.

– А Маша когда придет? – спросил Павловский, первым делом доставая из холодильника вино.

Виктор вытащил из навесного шкафчика хрустальный стаканчик, шмякнул его о стол, резко подвинул Павловскому и ответил:

– Через час, думаю, будет дома.

– Так я подожду?

– Жди! Черт с тобой! Но если Маша попросит, скину с лестницы без раздумий, понял?

Гость Задорожного охотно кивнул, уселся за стол к бутылке вина вкупе с изящным хрустальным стаканчиком и крепко задумался.

…Он, Александр Григорьевич Павловский, всегда нравился женщинам при всем том, что красавцем никогда не являлся. К тому же он был невысок ростом – всего метр семьдесят три, и надежды на то, что как-нибудь еще подрастет, исчезли уже годам к двадцати пяти. Саша принял это абсолютно спокойно, потому что и метр семьдесят три – вполне нормальный мужской рост. А если учитывать, что девушки и… не очень девушки… просто гроздьями вешались ему на шею, то задумываться о размерах своего тела он перестал давно. Бабы, все, как одна, утверждали, что у него потрясающая улыбка. Саша пытался улыбаться перед зеркалом, чтобы понять, что же в ней такого потрясающего, и нашел, что собственная улыбка нравится и ему. Во-первых, она красиво демонстрирует ровные белые зубы – один к одному, а во-вторых, придает его лицу беспечное выражение своего в доску парня, бесхитростного, доброго и положительного. Это оказалось особенно важным, потому что ни добрым, ни положительным он не был. Улыбка отнюдь не являлась зеркалом его души. Она была его спасительной маской. Когда он, еще в школе, спер у зазевавшейся буфетчицы несколько рублей прямо из-под носа, она даже не могла предположить, что на это решился паренек с такой ясной, солнечной улыбкой.

– Ты не видел, кто еще подходил к буфету, пока я тебе сок наливала? – спросила она, пересчитывая мятые рубли, валяющиеся на прилавке.

– Тут много кто трется. Я всех в школе не знаю, – ответил Саша и опять так обезоруживающе улыбнулся, что буфетчица только безнадежно махнула рукой, пробурчала что-то вроде «лихоманка их забери» и на нервной почве вместо двух пончиков положила на Сашину тарелочку три.

Нет, Саша Павловский после этого случая не стал вором. Жалкие рублики с буфетного прилавка – это так, проверка действия улыбки и собственных возможностей. Самым крупным бизнес-мероприятием школьных лет Александра Павловского, которое в те времена назвали бы мошенничеством не слишком крупных размеров, явилась перепродажа пацанам из другой школы приличной партии макулатуры. Увязанные в аккуратные пачки газеты, журналы, исписанные тетрадки и смятые картонные упаковки, которые натащили из дома примерные ученики, до приезда машины с фабрики переработки вторсырья коротали время под лестницей у запасного выхода. Саша дальновидно не стал продавать все. То, что осталось, он так живописно разложил под лестницей, что серьезный убыток особенно в глаза не бросался. Когда же он наконец бросился, Сашино участие в краже макулатуры даже не рассматривалось, хотя многие вспомнили, что не раз видели его у запасного выхода. В ответ на несколько вопросов, которые ему все-таки задали, он сказал, что запасной выход гораздо ближе к его дому, чем парадный, и это было чистой правдой.

Первой по сбору макулатуры в той четверти стала соседняя школа. Самых активных макулатурщиков даже вывезли на львовском автобусе на обзорную экскурсию каких-то достопримечательностей. Понятно, что самыми активными оказались как раз те товарищи, которые вовремя договорились с Сашей Павловским. Сам Саша на вырученные от продажи вторсырья деньги перекупил у одного парняги во дворе только что вошедшие в моду клеши темно-синего цвета с высоким поясом и блестящими пуговицами на нем. Измученной поисками постоянных приработков матери сказал, что взял поносить эти брюки у приятеля. Мать велела отдать. Но потом забыла, что велела. Да и вообще: бегать, что ли, за этим приятелем, если сам не заходит и не забирает свои штаны?