Любовь изгнанницы - [42]

– Я устала, ваше величество. И проголодалась. Глядя на нее, он печально улыбнулся, отчего его бледный, как слоновая кость, лоб пересекли глубокие морщины.

– Никого еще не погубила умеренность в пище в дни поста, да к тому же во время паломничества. Что же касается усталости, то в этом виноваты только вы сами.

Он отпустил поводья коня, тот шарахнулся было в сторону, и Анне пришлось с силой натянуть поводья, чтобы сдержать его.

– Государь! Выслушайте меня, по крайней мере!.. Король неторопливо сел в седло.

– Зачем? Подробности мне не интересны. Так же, как и явная ложь. Ведь я видел вас, когда вы пробирались утром к себе, и лицо ваше говорило больше всяких слов.

– Почему же тогда вы так милосердны ко мне? Ведь вы убеждены в моей порочности. Лицо короля омрачилось.

– Я уже сказал – из-за сына. К тому же в Писании Спаситель говорит блуднице: «Тот из вас, кто без греха, пусть первым бросит в нее камень». Вправе ли такой грешник, как я, судить тебя? Однако, – добавил он, посуровев, и глаза его сверкнули, – если существует кара небесная, ты заслуживаешь ее в полной мере, в она не минует тебя.

Больше Анна не пыталась заговорить с королем. Было очевидно, что он принял решение все сохранить в тайне, но не скажет ли он об этом ее отцу? При мысли об Уорвике ей становилось нехорошо. Она боялась его гнева и надеялась лишь на то, что оправданием ей послужит весть о предательстве Кларенса. Но что предпринять дальше? Теперь к любому ее решению Генрих отнесется с подозрением. С одной стороны, он весьма проницателен, с другой же – не следовало лишний раз раздражать его. Джорджи Кларенс сделал верный ход, натравив на нее безумного монарха!

Под вечер Анне стало совсем скверно. Они по-прежнему двигались медленно, и тем не менее она чувствовала себя совершенно разбитой: глаза щипало, кружилась голова.

Они все еще ехали вдоль южного берега Темзы, где не было ничего примечательного. И лишь раз, когда на противоположном берегу показалась колоколенка церкви селения Грэйс-Таррок, Анна оживилась. Именно отсюда год назад она покидала Англию, уплывая навстречу штормам, что едва не стоило ей жизни, но вслед за этим она познала упоительное счастье…

Небо было светлым, затянутым легкими перистыми облаками, в воздухе звенели птичьи трели, остро пахло мокрой травой и набухающими почками, а вокруг лежали пустые деревни, заброшенные мельницы, полуразрушенные замки. На обочинах попадались истощенные, оборванные мужчины, женщины и дети, неимоверно грязные, с изможденными, по-волчьи мрачными лицами.

Иной раз к кортежу приближались скопища нищих, и тогда солдаты принимались древками копий разгонять их – полумертвых от голода, но все еще осмеливавшихся просить милостыню. В такие минуты Анна терялась и вопросительно смотрела на короля, ожидая, что тот заступится за несчастных. Но Генрих после их разговора, казалось, пребывал в некоем мистическом трансе. Его взгляд был устремлен между ушей коня, он почти машинально перебирал поводья.

На поворотах Анна оглядывалась на дормез, в котором следовали за ними ее придворные дамы. Его швыряло и дергало на дорожных ухабах, но обычно в эти раззолоченные неуклюжие повозки набивали столько ковров и мягких тюфяков, что за здоровье фрейлин можно было не опасаться. У окошка дормеза ехал здоровенный рыжий гвардеец в начищенной до блеска кирасе, о чем-то весело переговариваясь с хорошенькой Бланш. Фрейлина смеялась, жуя пирожок, и Анна вдруг почувствовала, что от голода у нее сводит желудок.

Лишь поздним вечером, когда уже стемнело, они сделали остановку в женском доминиканском монастыре близ Норфлита. Анна была так утомлена, что едва сошла с коня. Все тело у нее болело, движения были замедлены, глаза воспалились. Двое суток без сна и день напролет в седле утомили ее до крайности. Но тем не менее она отстояла с королем вечернюю службу, равнодушно исповедовалась приходскому священнику, едва не задремав, пока он отпускал ей грехи, и, отказавшись от ужина, поднялась в отведенную ей келью.

Здесь ей все же удалось взять себя в руки. Вызвав Бланш Уэд, Анна велела принести письменные принадлежности и пергамент. Откладывать письмо к отцу не было ни малейшей возможности. Слишком измотанная, чтобы обдумывать каждое слово, Анна написала все как есть, за одним исключением – не стала упоминать имени Филипа Майсгрейва, прибавив, что все подробности отец узнает при встрече. В приписке она сообщала, что по желанию короля сейчас находится на пути в Кентербери.

Перечитав и запечатав послание, она кликнула фрейлину:

– Бланш, кто тот рослый гвардеец, с которым ты сегодня кокетничала в дороге?

Бланш вспыхнула и смущенно отвела взгляд.

– О, не подумайте дурного, миледи! Он совершенно рыжий, весь в веснушках, и совершенно мне не нравится.

Видя, что принцесса продолжает ждать ответа, она добавила:

– Его имя Джек Терсли, он джентри[22] из графства Суррей. Наши поместья находятся совсем рядом, и мы часто виделись с ним, когда были детьми. Но Терсли всегда были бедны, не чета нам, Уэдам.

– Как ты полагаешь, он честный малый? На него можно положиться?

Глаза Бланш сверкнули.