Любовь и Тьма - [80]

— Простите за прямоту, сеньорита, — прервал себя Фаустино Ривера, обсасывая последние косточки своего обеда.

Дотронувшись до груди девушки, лейтенант Хуан де Диос Рамирес, может быть, заметил, что она еще дышит. Тем лучше для него, и тем хуже — для нее. Сержанту кажется, что он собственными глазами видит, как его командир, будь он проклят, вынул револьвер и положил на ящик с инструментами, рядом с фонарем, расстегнул кожаный ремень и брюки и набросился на нее с мощным, но бесполезным натиском: ведь сопротивления не было. Распластав девочку на металлическом полу кузова, он торопливо овладел ею, подминая, царапая и кусая ее тело, раздавленное его восьмидесятикилограммовой тушей вместе с кожаным снаряжением и тяжелыми сапогами: так лейтенант восстановил свое мужское достоинство, попранное ею в то воскресенье во дворе ее дома. Каждый раз, когда сержант Ривера начинает думать об этом, ему не по себе: у него дочь такого же возраста, как Еванхелина Кончив, лейтенант, должно быть, отдыхал, пока не заметил, что узница лежит без движения, не произносит ни звука, а глаза пристально смотрят в небо, словно удивляясь собственной смерти. Тогда он привел в порядок свою одежду и, взяв Еванхелину за ноги, стянул на землю. Найдя оружие и фонарь, он осветил ее голову, приставил к ней ствол револьвера и выстрелил в упор; тут в его памяти всплыло то далекое утро, когда он вот так же добил своего первого приговоренного к расстрелу заключенного. Киркой и лопатой он освободил входной проем, принес туда завернутый в пончо труп и, кое-как протолкнув его внутрь, дотащил до правого туннеля, где и оставил, завалив комьями земли и камнями, а затем — направился к выходу. Прежде чем уехать, он снова завалил вход в рудник, а потом засыпал комьями темное пятно и утрамбовал землю на месте выстрела. Затем он тщательно осмотрел все вокруг и нашел гильзу от патрона, — он положил ее в карман гимнастерки для отчета о расходе боеприпасов, как и положено по уставу. Именно в это время, должно быть, он и придумал свою сказку о бешеной собаке. Свернув брезент, он положил его в кузов, собрал инструменты, вложил револьвер в кобуру и в последний раз окинул все взглядом, чтобы убедиться, что никаких следов не осталось. Лейтенант сел в машину и направился по шоссе в штаб части. Он ехал насвистывая.

— Как я вам уже говорил, сеньорита, он всегда насвистывает, когда ему не по себе, — закончил свое повествование сержант Ривера — Согласен, я не могу доказать, что все произошло именно так, как я рассказал, но я могу поклясться святой памятью моей матери, пусть земля ей будет пухом, что все происходило более или менее так, как было мною сказано.

— А остальные убитые в руднике, кто они? Кто их убил?

— Не знаю. Спросите местных крестьян. Здесь много народу пропало. Семья Флоресов, к примеру…

— Вы уверены, что осмелитесь повторить на суде все, что вы сейчас мне рассказали?

— Да, уверен. Экспертиза и вскрытие Еванхелины покажут, что я прав.

Ирэне оплатила счет и, незаметно сунув магнитофон в сумку, простилась с сержантом. Пожимая ему руку, она снова почувствовала непонятное беспокойство, как и в тот раз, когда она взяла в свои руки записную книжку. Она не могла смотреть ему в глаза.

Сержанту Фаустино Ривера не пришлось давать показания в суде: в тот же вечер его сбил белый фургон, скрывшийся с места происшествия, — сержант скончался мгновенно. Единственным свидетелем происшествия оказался капрал Игнасио Браво, который утверждал — все произошло так быстро, что он не успел разглядеть ни водителя, ни номера машины. Записная книжка бесследно исчезла.

Ирэне отыскала дом Флоресов. Как и все дома в округе, он был деревянный, обшитый оцинкованным железом. Строение стояло на участке, некогда принадлежавшем группе бедных земледельцев: во время аграрной реформы им досталось несколько гектаров земли, но потом их отобрали, оставив лишь небольшие семейные огороды. Через долину пролегла длинная соединявшая эти наделы дорога: ее проложили сами крестьяне силами общины, даже старики и дети принимали посильное участие, таская камни. По этой дороге однажды проехали военные машины, а потом был учинен повальный обыск. Всех мужчин выстроили в длинный ряд и в назидание расстреляли каждого пятого, перебили скотину, подожгли пастбища и ушли, оставив после себя кровь и разорение. В тех местах детей было мало: во многих семьях уже несколько лет не было мужчин. Рождение каждого ребенка было праздником, а новорожденным давали имена погибших, чтобы память о них не угасала.

Подъехав к дому, Ирэне подумала, что в нем не живут: такой он был запущенный и угрюмый. Она несколько раз позвала хозяев, но никто не откликнулся, даже собаки не лаяли. Она хотела было уйти, но вдруг среди деревьев возник серый, едва различимый силуэт женщины, — она объяснила что сеньора Флорес и ее дочь продают овощи на рынке.

В нескольких шагах от площади Лос-Рискоса пестрел и бурлил рынок. Ирэне искала Флоресов между грудами фруктов: персиков, арбузов и дынь, — преодолела лабиринт из свежих овощей, миновала горы картофеля и молодой кукурузы, прилавки, где громоздились шпоры, стремена, сбруи и соломенные шляпы, ряды черно-красной керамики, клетки с курами и кроликами, и все это под зазывания и выкрикивания торговцев. В глубине находились мясные ряды, колбасы, рыба, моллюски, сыры разных сортов, — буйство запахов и ароматов. С удовольствием глядя на все это, Ирэне медленно обходила рынок, вдыхая аромат даров земли, моря и неба; порой она останавливалась и пробовала то виноградину ранних сортов, то коричную ягоду, то живую мидию прямо из ее раковины-жемчужницы, то мягкие, как пух, слойки, испеченные продавщицей. Очарованная, она подумала, что в этом мире, одаренном таким изобилием, не может быть ничего ужасного. Однако она в конце концов наткнулась на Еванхелину Флорес и вспомнила, для чего она здесь оказалась.