Любовь и свобода - [14]

Конец сочинения № 3.

Глава пятая

Наверное, Лимон выпил слишком много компота, и среди ночи его подняло. Он не сразу понял, где находится (это была всегдашняя его беда — очень долго привыкать к какому-то новому месту и даже пугаться, если просыпался не дома, да ещё в полной темноте), но в конце концов сообразил, что к чему, выбрался из спального мешка, нашарил у кровати резиновые тапочки и тихо, стараясь ни на что не наткнуться, добрался до полога. За пологом было прохладно, сыро — и совершено ничего не видно. Лимон знал, что лагерь должен освещаться хотя бы десятком фонарей — однако же не было ни одного: просто темнота вокруг слабо и почти равномерно то ли серела, то ли голубела, — в общем, пропускала сквозь себя что-то среднее между этими цветами.

Лимон обогнул палатку и остановился. Теперь перед ним был абсолютно чёрный непроницаемый занавес. Пахло разрытой землёй.

Уходить хоть на несколько шагов от палатки как-то совсем уже не хотелось.

На шее у Лимона, как и у всех остальных ребят, висел «маячок» — небольшой импульсный фонарик, предназначенный не столько для освещения своего пути, сколько для подачи сигнала, если вдруг потеряешься. Лимон на всякий случай потрогал, на месте ли он — и, тщательно считая шаги и стараясь выдерживать прямую, чуть-чуть отошёл, оглянулся, прислушался, потом встал на колени, оттянул резинку трусов и помочился настолько бесшумно, насколько это вообще было возможно. Хотя девчачьи палатки стояли напротив мальчишеских, то есть вообще по другую сторону «линейки» — аллеи, на которую открывались пологи палаток, где по утрам полагалось выстраиваться на поверку и подъём флага, и где завтра предстояло разбивать клумбы и ставить скамеечки и качели, — Лимон на всякий случай стеснялся: мало ли что. Вообще его стеснительность временами становилась почти болезненной, он сам себя понимал плохо.

Всё. Встал, застегнулся. Осторожно развернулся — как по команде «кругом». Глаза уже немного привыкли к туманной мути, так что впереди уверенно угадывались и тёмные горбы палаток, и ватный ком света вокруг довольно близкого фонаря. Лимон сделал шаг, другой… и вдруг понял, что за спиной его кто-то есть. Не очень близко… но есть. Слышалось сдерживаемое тяжёлое дыхание — и ещё какой-то непонятный звук, как будто воду переливают из чашки в чашку. Сразу вспомнились рассказы Гюд-Фарги, побывавшего на южных границах — о странных чудовищах, появившихся в радиоактивных пустынях, об уродливых и беспощадных людях, умеющих видеть в темноте и тумане — и безо всякого оружия буквально наизнанку выворачивающих уснувших часовых; а попробуй не усни, когда они то ли какой-то газ выделяют, то ли умеют неслышно нашептать на ухо… Но то на юге, за проклятой Голубой Змеёй — здесь же у нас тихий северо-восток, у нас сроду ничего похожего не появлялось…

Лимон сделал ещё несколько шагов к палаткам. Тот, кто был позади, тоже сделал несколько шагов и остановился, с трудом дыша. Надо было обернуться, посмотреть, сверкнуть фонариком, поднять тревогу… и внезапно Лимон обнаружил, что ничего такого он просто не в состоянии сделать. А в состоянии — только добраться до палатки, забраться с головой под одеяло и ничего не знать и не видеть.

А если это подкрадывается враг? Если Пандея напала этой ночью? И это парашютист, который…

Никакой это был не парашютист. Это было южное пустынное чудовище, каким-то невозможным способом попавшее сюда. И оно охотилось на Лимона. Оно выслеживало Лимона.

Он бросился бежать и через три шага напоролся на колышек.

Больно было невыносимо, но эта боль белым огнём на миг выжгла страх. Лимон перевернулся на спину, схватил «маячок» и пыхнул им в сторону преследователя.

Рядом, буквально в пяти шагах, стоял, широко расставив передние ноги, громадный горный лось. Лимон впервые видел лося. Но даже сейчас он понял, что со зверем что-то не в порядке. У него было не два ветвистых рога в форме Чаши Мира, как полагалось, а какая-то заросль из рогов, маленьких и больших, — и передние отростки, нависая над лбом, почти совсем закрывали ему глаза. Может быть, лось и видел что-нибудь, но только возле самых копыт. И ещё зубы. Они не помещались во рту и торчали в разные стороны — и некоторые, кажется, сквозь губы и щёки.

И ещё на нём совсем не было шерсти. Чёрная гладкая, местами потёртая, местами в коростах — кожа. Будто это не зверь вовсе, а огромный старый ботинок.

— Порох! — крикнул Лимон, уже не таясь; своего голоса он не узнал. — Порох, проснись!

— Что? — сказали совсем рядом. — Это ты, Лимон?

— Я! Возьми ружьё, патроны с пулями — и за палатку, быстро. Без света. Я услышу, дам свет.

— Сейчас…

Да, Порох был парень что надо — буквально через десять секунд Лимон услышал позади негромкие шаги и поклацывание металла о металл: Порох загонял патроны в магазин.

— Смотри… — тихо сказал Лимон, не оборачиваясь. И нажал кнопку «маячка».

Туман полыхнул в ответ. Совершенно пустой туман.

Порох присел рядом.

— Что там хоть было-то? — спросил он.

— Лось… или похожее на лося… не знаю. Слишком много рогов, голый, чёрный…

— Пойдём, — сказал Порох.

Лимон попробовал встать, но разбитая нога подломилась.