Любовь и сон - [150]
Он не взял в руки книгу. Та эпоха подходила к концу. Рука Вэл лежала на обложке, закрывая иероглиф, и Пирс его не увидел, и в этот раз Монада к нему не воззвала.
Она пришла, чтобы забрать его (то есть, конечно, приехала), и они поехали в одно местечко на горном склоне, где пообедали за широким столом, наблюдая слияние двух рек (Шедоу и Блэкбери), а день неохотно и медленно превращался в ночь. Она говорила о своей юности, рассказывала, какой тогда была неугомонной, но доброй, и лишь потом стала немного… дикой.
— Дикой, — сказал он. — Забавно как. Дело-то в том…
— Не то что совсем уж, — сказала она. — А так.
— Дело-то в том, что давно, ну, еще при Шекспире, когда мужчина — поэт, во всяком случае, — называл женщину «дикой», это значило, что она невинна.
— Да ну?
— Именно так. Неистовая — значит, непорочная, как служительницы Дианы. Не словить. Не укротить. — Он подлил ей вина. — Влюбленный собирался укротить дикарку. И только ручная, которая, ну, которая приходила, как позовут.
— Угу. — Она внимательно слушала.
— Которая приходила есть с руки. С поэтовой руки. Сама приходила. Попробовать, — сказал Пирс и выпил. — Мило, а?
— Мило, — подтвердила она.
Они говорили о «Чаще», которая оставалась для Пирса невообразимой. Роз там трудились — так, девочка на побегушках, — чтобы получить в колледже зачет по социальной работе, ну и опыт, конечно: Роз собиралась стать юристом или преподавателем, но говорила об этом, как подумалось Пирсу, без особого энтузиазма. В любом случае, ей казалось, что она потеряет работу. Состояние финансов в «Чаше» было неважное.
— Потому что сейчас такого типа клиника уже не очень и нужна. Кое-кому нужна, конечно, но мало кому. Может быть, у больницы слишком много хозяев. Вот они и пытаются найти другие источники доходов.
— Например…
— Ну, мужчинам предлагают недельные курсы повышения чувствительности. Или вот еще — семинары по самоуважению и переориентации для женщин, которые снова хотят начать работать.
— Ибо плакать — мужчинам, работать — женам, — блеснул цитатой Пирс.[479]
— Это и в самом деле важно, — сказала она так, будто хотела сказать «не важно». Важно, не важно.[480] — А еще есть специальный проект лечения.
— Чего?
— Этим занялась одна группа, — ответила Роз. Глаза ее смотрели в никуда: Пирс научился ловить такие моменты, но понять их не мог; казалось, иногда в них отражается другой мужчина, прошедший краями ее мыслей, — как-то связанный с тем, о чем она говорила. — Нетрадиционные методы. Хотя по сравнению с терапией — как раз более традиционные.
— Таких методов много.
Пирс представил астрологическую медицину, изменение настроений с помощью солярианских растений, музыки и цвета, по методу Фичино.[481] Да нет, конечно, что-то другое.
— Сначала возникла идея. Потом она сузилась. Все заинтересовались одним человеком. Христианином. Он уже дважды возвращался.
— Он целитель? Что, христианская наука? Излечение верой?
— Ну, так не скажу, — ответила она. — Меня к этому всему не привлекали. Думаю, дело в том, что нужно быть христианином. Он лечит, как Иисус. То есть он говорит, что нужно быть христианином.
— Чтобы лечить или лечиться?
— А кто его знает. — Она пристально посмотрела на Пирса. — Ты такое можешь?
— Нет, — ответил он. — И даже вылечиться бы не смог. — Он скрутил папиросу и продолжил: — Меня воспитывали католиком. Это вроде прививки. После этого каким-то иным христианином уже не станешь. Иммунитет против других верований, что ли.
— Магия, — сказала она. — Ты что, не веришь в магию? Он втянул дым и выдохнул его в каком-то мистическом спокойствии.
— Нет.
— Но ты же думаешь, что магические методы работают. Он не ответил.
Роз провела пальцем по краю стакана с вином — прозвенел призрачный вскрик.
— Если ты хоть сколько-нибудь знаешь о магии, — сказала она, — то рано или поздно поддашься искушению и попробуешь. Если бы только я знала о ней побольше, я бы точно попробовала.
— Правда?
— А может, пойти к тебе в ученицы. Ты бы научил меня всему, что знаешь.
— Ты можешь, — ответил он, — сидеть у моих ног.
Она разглядывала его, покачивая головой — на миг в одну сторону, на миг в другую, на губах — слабая улыбка, как будто (подумал Пирс) она сначала прислушалась к словам доброго ангела на правом плече, а потом к словам злого, на левом, но выбирать не хотела.
— Учеба будет долгой, — сказал он. — И жутко трудной.
— Но ты же знаешь, — сказала она.
Он задумался. Он мог бы ответить, что не знает. В некотором смысле он и не знал. Она ждала. Чувствуя, что ступает в незнакомые темные воды, он сказал:
— Маг творит, что ему угодно, поскольку знает внутренние законы вещей. Он знает то, что влияет на все сущее, — то есть прежде всего звезды, ну, планеты, великие силы, которые управляют нами и делают нас тем, что мы есть. Он смог бы только взглянуть на меня и сразу сказать, что моя планета — Сатурн. К примеру. Под знаком Сатурна.
— Как?
— Знаки. Эманации. Запахи. Я в этом не очень…
— Но ты же не знаешь, кто я, Моффет.
Он взглянул на нее открыто, без всякой иронии, и на миг она замолчала. Все, что он знал о ней, Пирс уловил не с помощью оккультных наук, а благодаря чувствительности меланхолика, уловившей кое-что в словах Роузи Расмуссен. Любая магия — это иллюзия.
