Любовь и сон - [145]

Он сунул руки в карманы. От жары узел его галстука немного ослаб. Этот человек чем-то напоминал ей Бони — вот только чем? Не одним же только смешением веселости с достоинством — смешением, которое Бони к концу жизни утратил.

— Не знаю, известно ли вам, — начал он, — но многие Расмуссены принадлежали к мормонам. Да. Многие годы состояли в церкви. Меня это давно заинтересовало. Я поехал на запад — сейчас уж и не знаю почему, — в Юту и Солт-Лейк-Сити. Некоторое время я жил с мормонами. Вера у них чрезвычайно странная. Верят, скажем, что души умерших, так же как и души живых, могут быть спасены. И тратят на это уйму времени: выясняют имена предков, которые родились сотни лет назад, даты жизни, — а потом проводят обряды, чтобы освободить их души. И вот мне кажется.

Он замолчал, чтобы собраться с мыслями. Прочие не отводили от него взгляда. Он ведь и мой родственник, подумала Роузи.

— И кажется мне, что вас просят о чем-то подобном. Не так ли? Потратить свое время, чтобы спасти души умерших родственников. — Он улыбнулся. — Поймите меня правильно. Я надеюсь, что вы согласитесь. Но вы молоды. Я понимаю, почему вам хочется отказаться. На вашем месте я бы так и сделал. Да я и вправду так поступил.

Он поднял трость, которая, казалось, ему вовсе не нужна. Сильный старик, все Расмуссены долгожители — может, и ей это суждено. Гости поднялись как по сигналу.

— Не позволяйте нам давить на вас, — сказал Расмуссен. — Подумайте об этом. Возможно, вы нам откажете. Как сказано в Евангелии: пусть мертвые хоронят своих мертвецов.[473]

Время стояло послеполуденное, и в дубовых ветвях тревожно пели цикады; Пирс Моффет безуспешно пытался найти на первом этаже туалет, в который как-то заходил, ну здесь же он должен быть, ну, — и в кухне наткнулся на Роузи: она сидела на нижней ступеньке крутой лестницы, ноги босы, в руке стакан и — вот неожиданность — сигарета.

— Тебя, — сказал Пирс. — Тебя искали. Она стряхнула пепел прямо на пол.

— Пирс, — сказала Роузи. — Ты хоть понимаешь, что он хотел добыть? Что оно такое?

— Ну, — сказал Пирс, — я знаю, как оно называется. И как его представляли люди.

— Так странно, — сказала Роузи. — Он чуть ли не стеснялся говорить об этом. И часто говорил — мол, ты бы понял.

— Значит, так. — Пирс присел рядом на ступеньку. — Эта штука — из мифологии алхимиков. Ей дают разные определения и имена. Никто еще не описал ее вполне точно — частью оттого, что сама идея была смутной, а частью оттого, что в те времена ученые и исследователи — если из можно так назвать — немало сил тратили на то, чтобы сохранить знания — то, что они полагали знаниями, — в секрете. Да уж, не то, что сейчас.

— Но ведь это не. Не взаправду.

— Взгляни на это так, — сказал Пирс. — Превращение низких, так называемых «низких» металлов в золото — невозможно. Но сохранились подробнейшие отчеты о том, как это делалось, и к ним не подкопаешься. Ни один человек не может годами питаться одними облатками. Но есть свидетельства о монахинях, которые жили именно так.

— Так.

— Так, — еле слышно засмеялся он. — Предположим, когда-то давно мир был иным. Существенно иным, даже в глубочайших своих механизмах. И предположим, из времени прошлого во время теперешнее перешло — нечто. То самое.

— Бони говорил мне об этом.

— Об этом написана книга Крафта, — ответил Пирс.

— Он думал, что Феллоуз Крафт знал наверняка.

— Феллоуз Крафт, — сказал Пирс, — сочинял беллетристику. Она замолчала на миг и глянула в стакан.

— Иногда, — сказала она, — он говорил вроде как о лекарстве, а иногда — о металле или драгоценном камне.

— Оно было еще и порошком, и жидкостью. О нем можно много что сказать, но, сдается мне, сводится все к одному: оно потеряно. Его у нас нет.

— Так если ты его найдешь…

— Значит, нашел не его. Что-то вроде притчи.

Роузи почуяла в своей груди прежнюю пустоту — а ведь казалось, та уже исчезла.

— Я думала, это что-то вроде магического лекарства, — сказала она. — Снадобье вечной жизни.

— В одном из описаний именно так и сказано.

В детстве она играла с соседскими детьми в ковбоев и индейцев, в полицейских и грабителей — и в этом деле были весьма полезны Магические Снадобья (она слышала, как произносит эти слова: сказать — значит воспользоваться ими). Они воскрешали бессчетных жертв, чтобы их можно было снова убить.

— Знаешь, что я думаю. — Она смигнула слезу, первую за сегодня. — Ничего хуже умирающий сделать не может. Живым он оставляет вопрос, на который не найти ответа. — Она бросила наполовину выкуренную сигарету в наполовину полный стакан. — Это почти проклятье.

Она подумала: Как будто гость, уже стоя на пороге, после многочисленных прощаний и поклонов, вдруг поворачивается и спрашивает — скорбно, гневно, — почему с ним так плохо обошлись, а потом отворачивается от протянутых рук и уходит, не сказав ни слова.

— О чем он спросил тебя?

— На самом деле не меня, — ответила она. Он не спрашивал, он сам был вопросом. — Нас. Тебя.

Она снова надела узкие туфли и отнесла бокал в раковину. Где-то далеко-далеко отсюда кто-то хохотал, кто бы это.

Пирс, конечно же, знал, о чем речь, не было нужды выпытывать что-то еще; Бони по-своему задал вопрос, который и до него шептали многие, который и сам Пирс, возможно, оставит невообразимым наследникам родичам, столпившимся у его постели (если, конечно, он не умрет в одиночестве, обращаясь к столь же необщительным стенам): Почему я должен умереть? Почему сейчас, а не позже? Почему я, а не вы? Почему вы, сильные и живые, не можете спасти меня?