Любовь и смерть Ивана Чагина - [28]

Мужчины засобирались. Начали прощаться. Иван хотел записать точную фамилию однополчанина, но остановился. Для газеты материал будет совершенно необходимым, так как никто из Чапаевцев не знал, где похоронен любимый командир. Рассказ развеял бы тошнотные слухи. Публиковать его нужно в Самарской газете. …А если Алексеев живёт не в этой деревне, а приехал в гости к родственнику? Какая разница? Это уже не слухи…

— Задумался о чём-то? — спросила озабоченно Груша, собирая посуду. — Понравилась побасенка, как хоронили Чапаева… Кто он такой?

— Вы жили в другом месте? Поэтому не знаете.

13

Короткие деньки поскакали в присядку. Иван несколько раз пытался шепотом говорить с Груней, когда они ложились спать, насчёт женитьбы, но она, тихо смеясь, дразнила его, выпрастывая из-под окутки ногу, говоря что ей жарко, или показывала голую спину.

— Мала ещё. И поп не станет венчать. Отец против выбора. — У тебя нет специальности, а жизнь мастерового скудна и без будущего. НЭП кончится через год. Что тогда? — В дымчатом полумраке тело девушки светилось голубоватым налётом. Иван отворачивался, но долго не мог уснуть. Злился на себя, на Гребнева, который бросил его тут в безвестности. Подумывал, что сможет нанять подводу и убраться из села своим ходом. Связной не появлялся. Всё шло как-то вкривь и вкось в командированной жизни. Ему нужно уехать, но желания не было. Задание выполнил серединка-на-половинку. Иван собирался открыться девушке. Иногда был на краю своего объяснения, но вовремя останавливал себя, думая, что нужно немного подождать, чтобы осенью приехать, открыться, а Груня сама решит, как ей поступить.

Хозяин не уходил вечерами, предлагал поиграть в шахматы. Иван отказывался. Но в шашки с Груней играл. Сидели за длинным столом в кухне. Бронислав отёсывал кружки-донца в вёдра, давая им вторую жизнь. Кряхтя лез на печь, задёргивал занавеску. Груня толкала Ивана ногой, сняв опорок. Он волновался, делал неверные ходы и проигрывал. Эта невинная игра продолжалась долго. Груня, выиграв, вскрикивала, щёлкала его по лбу. Он ловил её милые тёплые пальчики и подносил к губам. Девушка замирала, шейка её вытягивалась.

— Проводи меня на баз. Собаки лают. — Тихо проговорила, расставляя фигуры. Иван выходил в сени, ждал в темноте, вслушиваясь в шорохи. Груня выбегала, хватал её, прижимая к себе, пахнущее распаренной гречкой и какими-то цветами, упругое тело. Её тонкие руки обвивали его шею, а губы стыдливо подрагивали.

Из книг они знали, что молодые люди целуют друг друга, но как это должно происходить, не представляли, так как никто не успел им показать или рассказать о процессе любовных ласк. У них были интуиция, память предков. Таким-то путём двое постигали таинство науки взаимных отношений, идя к её совершенству через ласковые ошибки и сумятицу чувств, которые прихлынув, закрутили их в водоворотах новизны первородного греха. Они были безумно и бездумно счастливы в этом открытии друг друга. Теперь спокойно ласкаются, изучая несходство тел.

Безвозвратно прошёл трепетный и дурманящий восторг, ушла лавина инстинктивного волнения, остались сладкая истома откровения и доверия, которые возникают в то счастливое мгновение, которое никогда не повторится у них. Звёзды так выразили своё положение, так они сошлись, чтобы эти двое смогли подарить друг другу себя. Из глубины веков потянулись нити жизни, преодолевая пожары войн, наводнения и оледенения, и встретились, так было угодно звёздам совершить чудеса. Что дальше будет с ними, каким зигзагом исполнится звёздный путь — никто на Земле не знает. Они не хотят знать ничего о своём будущем. …Сегодня. Сейчас. Этот миг пронесут в своей памяти, чтобы жить и помнить.

Она непроизвольно вздрагивала от его прикосновений и счастливо улыбалась. Она их ждала, она думала о них и представляла эти руки — трепетные и ласковые. Она им доверилась, чтобы изведать неизведанное. Потому, что пришло её время. Нет сил противиться ему, отогнать от себя. Он всё понял, память предков подсказала норму поведения и умения в достижении новизны чувств.

Вот теперь он понимает друзей, которые приглашали на вечеринки к девушкам-красноармейкам. Они, эти юные милые создания, не умевшие рожать, не кормившие своим молоком крошек, научившиеся в своей короткой жизни убивать, знали, что следующий день может быть последним. Природа диктовала им свои условия. Она требовала, чтобы оставили после себя продолжение жизни. А они слушали её? Хотели добиться счастливой жизни. Не для своих детей, а для чужих. Так им говорили комиссары и командиры. И они верили. Верили свято, как верят только Богу.

Пули и осколки рвали прекрасные молодые тела. Ивану было жалко видеть раны и увечья, которые потом гнили, издавая зловонный дух. Милые и очаровательные девочки-ткачихи превращались в уродливых старух, пьющих и страдающих от военной жизни. Не собирались её менять на другую — лёгкую. Безногие, безрукие лезли и прыгали в тачанки к пулемётам. Отчаянному бесстрашию завидовали мужчины. У них не было другой жизни. Они её не знали. Жили в большом военном коллективе. Всё было общее. И радость и смерть.