Любовь и секс в Средние века - [8]

Для такого доказательства необходимы решительные меры — например, испытание раскаленным железом или огнем. Они и по сей день живут в таких немецких идиомах, как «держать за это руку над огнем» или «пойти за кого-нибудь в огонь». Об императрице Рихардис рассказывают, что она надела рубашку, пропитанную воском, и подожгла ее с четырех сторон. Во время испытания холодной водой обвиняемого связывают по рукам и ногам и бросают в реку: если он останется на поверхности, то виноват, если же его примет вода, это докажет его невиновность. Другие ордалии в брачных спорах не применялись.

В литературе есть свидетельства и о проверке на непорочность — например, в саге о короле Артуре. Здесь во всех женщинах предполагается бесстыдство, ибо ни одна из дам при дворе Артура не выдерживает испытания. Генрих фон дем Тюрлин[8] рассказывает в одном из своих эпосов, что морской царь Приур пересылает королю Артуру кубок, из которого в состоянии напиться лишь тот, кто никогда не был уличен в неверности. Кроме рыцарей, из кубка обливаются и все дамы, в том числе Гвиневра и прекрасная Бланшфлер. Характерно для этого рассказа, что лишь один человек, Артур, выдерживает это сомнительное испытание.

Средневековая новеллистика и литература шванка проливают яркий свет на господствующую мораль. Теория суха, поэтому в Средневековье никто не следовал высокоморальным постулатам, к тому же тогдашний климат постоянно подпитывал людское недоверие.

Нравственность в человеке углубляется, но на интуитивном уровне всем ясно, что страстные обеты и самоотречения — лишь проявления «тщеславной роскоши». За сильными чувствами и страстями, как уверяют критики, стоят не истинные герои добродетели и героини нравственности, а коллективная неполноценность, стимулирующая упомянутую атмосферу недоверия.

Поскольку мужчины не доверяют ни своим собратьям, ни представительницам противоположного пола, они прибегают к суровым средствам защиты. Самое грубое выражение превентивного недоверия — пояс целомудрия, указывающий, что самая высокая, а то и единственная ценность приписывается физической неприкосновенности, только ей одной и можно верить. Не исключено, что это варварское изобретение обязано своим появлением крестовым походам, ибо железный пояс должен был давать рыцарю, вынужденному подолгу отсутствовать, а позднее купцу, находящемуся в разъездах, гарантию нерушимой супружеской верности его жены.

Сей жестокий инструмент, который использовали отнюдь не повсеместно, в большинстве случаев обшивали красным бархатом. От железного пояса, состоящего из трех частей шириной приблизительно в один сантиметр каждая, спереди и сзади вниз отходят узкие изогнутые железные пластины. Дуги соединяются с поясом шарнирами и заостряются книзу. В промежности они соединяются еще одним шарниром. Сзади и спереди по маленькому отверстию, причем продольная щель усажена тонкими зубьями. На поясе нередко встречаются украшения и причудливые изображения, иллюстрирующие его назначение.

Историки не пришли к единому мнению, на самом деле ли пояс целомудрия был предметом обихода или же рассматривался лишь как угроза наказания. Из Франции и Италии до нас дошли описания Брантома, Рабле, Морлини[9]. Но независимо от того, применялся ли пояс верности в действительности, он — доказательство насилия над сексуальным влечением и чувствами женщины, свидетельство зависимости жены от мужских и экономических интересов. Стыд и позор женщине, которая позволит себе проявить и утолить сексуальное вожделение вне брака.

Однако существует хитрый выход. «На женщину, которая не хочет уберечься, тщетно надевать пояс целомудрия». Женщина просто заказывает у того же торговца, который продал ее супругу пояс целомудрия, за такую же немалую цену копию ключа к искусному замку.

Здесь тоже не обходится без противоречий: с одной стороны, рыцарь всеми средствами пытается обеспечить супружескую верность жены, с другой — случается так, что он предлагает свою супругу гостю, причем пренебречь этим предложением значит нанести обиду гостеприимному хозяину. Готовность ради удовольствия гостя или друга привести женщину со стороны (тут больше общего со сводничеством, чем с домашней проституцией) считалась совершенно обыденной любезностью. В рыцарском обществе жена владельца замка любезна настолько, что для развлечения гостя предоставит ему одну или несколько своих служанок, если уж не саму себя.

Такая вольность нравов не могла не привлечь церковь. Последняя усматривает в эротическом культе элемент открытого бунта. Христианский рыцарь должен молиться, сражаться и укреплять свою веру в крестовых походах, а не поклоняться любви. Однако «служение женщине» — именно то, что способствует превращению из беспощадного вояки в благородного рыцаря. Словечко amoureux[10], определяющее все, что связано с любовью, становится равнозначным таким понятиями, как «рыцарский» и «добродетельный». Стремление служить даме сердца и отличиться перед ней будит в рыцаре не только чувственность, но и нравственность.

Из рыцарей в певцы

Если кто и заслуживает титул основателя придворной любви, так это Вильгельм IX, герцог Аквитанский и граф Пуатье, родившийся в 1071 году. Он изобрел новый стиль любовной лирики и утонченные манеры, которые позднее распространились за пределы Южной Франции и завоевали всю Европу. Вильгельм — не какой-нибудь хрупкий узкогрудый рифмоплет, он могучий феодал, власть которого в конце концов распространилась почти на треть Франции. Он искусно правит своими землями, его воинская мощь испытана в Первом крестовом походе. Он умеет настоять на своем в спорах с могущественными церковниками и в своих владениях защищает от них альбигойцев. Вильгельма подвергают отлучению за бескомпромиссный образ мыслей, и он упорно не желает покориться церковным властям.