Любовь и память - [88]

— Ты, Лана?

Она немного смутилась.

— Пришла проведать. — Поправляя одеяло, пояснила: — Я ведь староста курса. Спросила Бессараба, почему тебя нет на лекциях, и узнала, что они оставили тебя одного. Пристыдила их хорошенько и вот… приехала.

Обрадовавшийся было ее появлению, Лесняк сразу сник, услыхав, что она по обязанности старосты курса приехала к нему, и холодно произнес:

— Могла бы и не беспокоиться, ничего со мной не случится.

— Ого, да ты еще и неблагодарен! — упрекнула она и встала со стула. — Не ожидала. Не так это просто — замужней женщине навещать молодого парня. — И рассмеялась: — Ты знаешь, я спохватилась, уже стоя перед твоей дверью. Подумалось: «А как он воспримет мой визит? Поймет ли меня?» Чуть было не повернула назад. Постучала раз, другой, третий — тишина. Решила, что тебе очень плохо, и влетела в комнату. Бессараб говорил, что у тебя сильный жар.

Лана подошла к столу и зашелестела бумагой, разворачивая какой-то сверток.

— Я привезла тебе кой-чего поесть, — слышался ее голос.

Сердце Михайла колотилось, и он думал: «Сколько в ней доброты и… женственности! Нет, она не по обязанности пришла ко мне. Одна приехала…»

А Лана продолжала:

— Тебе бульон нужен, да вот видишь, не успела сварить. Купила в магазинах, что смогла. Тебе обязательно надо хорошо поесть, набраться сил. И лекарства купила.

— Я не голодный, — смущенно пробормотал Лесняк.

— Ты с утра ничего не ел, — твердо сказала она. — Чай — не еда. Сперва примешь лекарство. Где тут ваши стаканы?

Она взяла с тумбочки стакан, принесла из кубовой воды.

Пока она ходила в кубовую, Лесняк напряженно думал о том, что привело Лану к нему, а в своем воображении воскрешал ее улыбающееся красивое лицо, ее чувственные губы, лучившиеся необыкновенным светом глаза… Да, он любит ее, любит пламенно и сильно, он, кажется, не сможет без нее жить. В ней все его счастье. Только бы она ответила взаимностью — ничего большего на свете ему не надо! А то, что она замужем, — не страшно. Можно ведь развестись. Он сегодня же признается ей в любви. Обязательно признается! Может быть, она как раз сегодня и ждет от него признания. Упустить такой случай…

Михайло покорно принял лекарство, но от еды стал отказываться. Она же будто и не слышала его слов: расстелила на стуле салфетку, положила на нее хлеб, печенье, нарезанную копченую колбасу, ломтики сыра, конфеты…

— И знать ничего не хочу, — властно сказала. — Делай, что приказываю. Больной обязан подчиняться беспрекословно, а чтобы ты не смущался — я пока отойду к окну, полюбуюсь вашим пустырем.

Она стояла у окна — стройная, в темно-синем костюме, в наброшенной на плечи голубой косынке, а Михайло принялся за еду и только теперь почувствовал, как проголодался. Утолив голод, лег и тихо сказал:

— Спасибо, Лана, спасибо, спасительница моя.

Она отошла от окна, привычными движениями рук быстро завернула остатки пищи в бумагу и положила в тумбочку.

— Остальное доешь после, — сказала, садясь на стул возле его койки.

Снова поправила одеяло, особенно старательно укутывая шею. При этом она прикасалась к подбородку и щекам Михайла, и он всем своим существом чувствовал нежность и заботу ее легких и душистых рук. Они пахли какими-то цветами. Запах был тонкий, едва уловимый, но очень приятный.

— Ну как, легче стало? — спросила она.

— Мне хорошо, — ответил он и улыбнулся. — Не знаю, что подействовало сильнее — лекарство или твой приход.

— Не так уж и хорошо, — Лукаш покачала головой. — Температура, видимо, держится — вон губы какие красные. Может, «скорую» вызвать?

— Нет, нет, что ты! — испугался Михайло. — У нас в Сухаревке, — снова улыбнулся он, — ни врача, ни, понятно, «скорой помощи» не было. И лекарств никаких. Напоят чаем из вишневых веток — вот и все лекарства. А видишь, живой. Пройдет и теперь.

— Может, ты бы поспал? — спросила она. — Сон — это тоже лекарство. Засни, а я посижу возле тебя…

— Я и так много спал. Не хочется, — сказал, а сам подумал, что ему сейчас нужно только одно — смотреть на нее.

— Тогда что-нибудь расскажи о себе, — попросила она. — Как ты жил в своей Сухаревке? С кем дружил, чем увлекался? Я почти совсем не знаю сельской жизни. Дважды гостила в селе у дальних родственников, еще совсем маленькой. Сперва все интересовало — и сельские рассветы, и полевые цветы, и лунные вечера. Покоряла ощутимая близость к природе, она влекла, очаровывала, порою опьяняла. Но я очень скоро начинала тосковать по городу.

Лесняк внимательно слушал ее, потом с восторгом рассказывал о Сухаревке, о друзьях детства, о Пастушенко и Гудкове, об Олексе и Катеринке Ковальских, о своей семье.

Спохватившись, прервал свою исповедь, сказав, что все это ей ни к чему, пусть лучше она говорит о себе. И хотя Лана уверяла, что ей, собственно, и рассказывать о себе нечего, все же Михайло узнал, как рано она потеряла мать и вся забота об отце, о младшей сестре, а также все хлопоты по дому легли на ее плечи.

— Если бы не так трудно сложилась жизнь, — закончила свои короткие воспоминания Лана, — разве я сейчас была бы замужем?

Сдерживая свое волнение, он тихо спросил:

— Ты счастлива… с ним, с твоим мужем?