Любовь и память - [162]

Михайло довольно быстро сблизился не только с младшими командирами своего взвода, но и со многими рядовыми. Теперь он знает, что Осипов — слесарь, что на флот пришел с Горьковского машиностроительного завода. В Горьком была у него невеста, которая два года терпеливо ждала его. Но когда узнала, что срок службы на флоте продлен до пяти лет, — вышла замуж. Замкнутый и молчаливый Осипов тяжело переживал свое личное горе, и лишь со временем эта рана зарубцевалась. Сержант собирался уже домой — пришло время демобилизации, — как вдруг началась война. И вот уже седьмой год он продолжает служить. Осипов служит честно, но и в его душу порою заглядывает тоска.

Сержант Сластин родом с Тамбовщины. Плотный и неповоротливый, с круглым словно арбуз лицом — он полная противоположность Осипову. Верхнее левое веко стянуто рубцом старого шрама и закрывает чуть ли не половину глаза, под которым тоже шрам. На виске заметный рубец. В 1927 году кулаки хотели убить его, комсомольца Сластина, сельского активиста, возглавлявшего сельхозартель в своем селе. Когда внезапно от простуды умерла его жена и он остался вдовцом с двумя детьми, попросил освободить его от председательства в артели. Однако со временем его избрали председателем вновь созданного сельпотребкооператива. Дети Сластина выросли: дочь перед войной вышла замуж, сын с прошлой осени — на фронте.

Был у Михайла и еще один друг — невысокий стройный красавец сержант Горелик, в прошлом году прибывший на флот после окончания десятилетки. В присутствии Осипова и Сластина он в отношениях со взводным держится спокойно, даже настороженно, а когда остается наедине с лейтенантом, не скрывает к нему своей симпатии. Это и понятно: Сластин и Осипов значительно старше Лесняка и прослужили уже порядком, а Горелик — почти Михайлов ровесник.

Размышляя о своих сослуживцах, Лесняк посмотрел на часы — до обеда было еще далеко. Он поднялся, надел фуражку и вышел из блиндажа: надо было наведаться на огневые позиции, проверить, как несут службу очередные дежурные из боевого охранения. Огневая точка и землянка отделения Осипова были почти рядом с блиндажом взводного, на вершине сопки, а огневые отделения Сластина и Горелика — в двух разных углах парка.

Во втором и третьем было все в порядке: бойцы находились у пулеметов, а в землянках люди занимались кто чем хотел: одни читали, сидя на табуретках или нарах, другие чинили одежду, обувь или писали письма. В отделении Осипова — на огневой — тоже спокойно. Дежурный телефонист доложил, что связь работает нормально, никаких тревожных сигналов не поступало. Лейтенант приказал связисту соединить его с десятым номером, то есть с ротным, и доложил Лашкову обстановку.

Из землянки первого отделения доносились звуки гармони.

— Савченко развлекает бойцов? — спросил Лесняк Осипова, который встретил взводного у своей огневой и сопровождал его.

— Другого гармониста у нас нет, — усмехнулся сержант и добавил: — На всю Первую Речку — единственный.

Михайло повернул к землянке. Осипов, опередив его, приоткрыл дверь и крикнул: «Встать! Смирно!» — и, выпрямившись сам, доложил взводному:

— Краснофлотцы первого отделения заняты личными делами!

— Вольно! — скомандовал Лесняк и вошел в землянку. Он не поздоровался, так как утром всех видел, но обратился к Савченко: — Услышал вашу гармонь, и захотелось зайти. Сыграйте еще что-нибудь.

— Вы любите гармошку? — с некоторым удивлением спросил Савченко.

— Кто ее не любит? — ответил Лесняк, садясь на низенькую, поставленную на попа сосновую колоду.

— Я не большой мастер, так, самоучка, — скромничая, проговорил Савченко.

— У нас, в степном селе, тоже не ахти какие мастера играли, но гармошку и балалайку любили все.

— И работать вам в степи приходилось? — с явным недоверием спросил гармонист.

— Приходилось, — ответил Лесняк.

— Значит, знаете, как хлеб делают? — весело подмигнул Савченко соседу и продолжал: — Можете и осот от березки или сурепку от буркуна отличить?

— Могу, Савченко, — принимая шутливый тон, мягко улыбнулся лейтенант. — Даже суданку с африканским просом не спутаю.

Недовольный несколько фамильярным тоном гармониста, Осипов с виноватым видом пояснил взводному:

— Савченко недавно у нас, раньше служил на торпедном катере. Списали по принципу: на тебе, боже, что нам негоже. Говорят, недисциплинирован был — жуть. Ну и наказали! Щуку бросили в воду. Очень уж он насчет женского пола шустрый. То в глухой аллее девушке голову задуряет, то с забора на прохожих молодиц пикирует. И надо же так случиться, что он еще и гармонист: к вечеру в субботу и воскресенье от женских делегаций отбоя нет: «Одолжите хоть на часок вашего рыжего гармониста». И лейтенант Лашков его отпускает.

— Ты, сержант, цепью меня к сопке приковал бы, как того Прометея, — добродушно смеется гармонист.

В разговор вмешался молоденький Ганеев:

— И почему к нему, рыжему и конопатому, девушки льнут? Хоть убей, не пойму. Из-за него сопку колючей проволокой огородили и караульных ставят.

— Девушки и молодицы за версту чуют настоящего моряка, — отшучивался Савченко, пробуя лады гармони. Затем растянул мехи и запел: