Любовь и память - [124]

— Что ж, дорогие мои… Знаю, как вы устали, измотались. И что голодные — знаю. Но на передышку времени нет. На восточной окраине, прямо скажу вам, положение критическое. Не поддержим наших ребят — не выстоят они. Ночью фашисты перебросили туда большую группу автоматчиков и захватили корпуса мясокомбината.

И рота Стаецкого двинулась туда. После двух попыток выбить фашистов из мясокомбината курсанты сами вынуждены были перейти к обороне: ряды их поредели, чувствовалась нехватка боеприпасов.

В обеденное время установилось затишье. Уже второй день не было дождя, тучи рассеялись, только над Днепровском все еще висел дым — дотлевали пожарища. По обоим берегам Днепра белели и синели стены деревянных аккуратных домиков — водных станций. Глядя на них, Жежеря вспомнил, как еще в начале лета ходили они туда с Матвеем и другими хлопцами из университета, купались и плавали, как вечерами в парке гремела музыка, слышались песни, до полуночи не смолкал веселый гомон: по аллеям прохаживались влюбленные, днем на скамьях отдыхали пожилые мужчины и женщины, возле которых забавлялись дети. Сейчас из этого парка били немецкие орудия…

Он отвел свой взор и встретился взглядом с лейтенантом Стаецким, который, пригнувшись, как раз подходил к нему по траншее.

— Как оно здесь? — спросил лейтенант.

— Пока тихо, — ответил Андрей. — Видать, жратвой заняты, ироды.

— А ты почему такой мрачный? — насторожился Стаецкий.

— Никто на обед не приглашает, — невесело сострил Жежеря и со злостью отбросил носком сапога щепку. — Но хвороба с ним, с обедом! Хотя бы патронов и лимонок подкинули. О подкреплении никто уже и не вспоминает. А нас ведь осталось мало. Что же происходит? Не могли бы разъяснить, лейтенант?

— Сам уже спрашивал комбрига, — уныло ответил Стаецкий. — Одно твердит: приказано держаться до конца. Я так думаю: надо дать возможность нашим свежим войскам занять новые рубежи, закрепиться…

— Вероятно, — согласился Андрей и вздохнул: — Хотя бы уж те, новые рубежи удержали…

Не знали и не могли знать действительного положения дел на всем огромном фронте — от Баренцева до Черного моря — ни лейтенант Стаецкий, ни комбриг Попов, ни даже сам командарм резервной, которому теперь подчинялось артиллерийское училище.

А произошло вот что: немецкое командование, попытавшись взять Киев с запада и потерпев неудачу, в начале августа повело наступление частью сил группы армий «Центр» на юг, пытаясь обойти правый фланг Юго-Западного фронта. Советские войска, ослабленные тяжелыми оборонительными боями, не выдержали концентрированных ударов сильных танковых соединений врага и начали отступать. В конце августа и в начале сентября немецкие войска группы «Юг» прорвались к Днепру южнее Киева и, овладев Кременчугом, начали наступление на север. Создалась угроза окружения войск Юго-Западного фронта. Вскоре, после взятия Чернигова, вражеское кольцо сомкнулось. Киев и почти вся Правобережная Украина были захвачены врагом. На юге страны армии Южного фронта, вырвавшись из «николаевского мешка», где немцы готовили окружение, теперь тоже отходили на восток…

Положение на протяжении всего огромного фронта военных действий складывалось крайне тяжело, и защитники Днепровска могли только догадываться об этом.

— Теперь хочу задать тебе вопрос, — обратился к Жежере Стаецкий. — Не собираешься ли ты, Андрей, вступать в партию? Не думал об этом?

— В университете подумывал, — ответил Жежеря. — А здесь… в этой кутерьме… не время, да и не место…

— Как раз здесь и время, и место, — решительно возразил Стаецкий. — Комиссар наш, товарищ Борисов, поручил мне поговорить с тобой. Кто бы из наших мог рекомендовать тебя?

— Думаю, Аркадий мог бы.

— Фастовец? — переспросил Стаецкий. — Это хорошо. Он тебя по университету знает. Если не возражаешь, я тоже поручусь за тебя. И насколько я понимаю, сам комиссар не откажется.

— Спасибо, — оживленно ответил Андрей. — Конечно, вступить в ряды партии здесь, на приднепровской земле, и как раз в эти дни, для меня большая честь…

На следующий день, во время затишья, партийная комиссия, недавно созданная в училище, в тесном и темном бараке, вблизи передовой, на своем заседании рассмотрела заявления троих курсантов, в том числе и Жежери, и приняла их в ряды партии…

Гитлеровцы усиливали натиск. Над передним краем курсантской обороны то и дело нависали немецкие самолеты. Пристрелялась с правого берега и вражеская артиллерия. Вскоре появились на этой стороне реки и вражеские минометы. Одна из первых мин глухо, как на подушку, упала в песок перед окопом Фастовца и, взорвавшись, подняла непроглядную тучу пыли. Когда эта туча рассеялась, Жежеря увидел, что Аркадия по грудь засыпало песком. С его головы, обессиленно свисавшей на грудь, слетела каска, по левой стороне лица струилась кровь. Жежеря подозвал Лану, и они вместе вытащили Фастовца из завала, перенесли в траншею. Траншея была неглубокая, полузасыпанная — ее стены, так же как и в окопах, были укреплены досками, и в щели между ними, как вода, ручейками стекал песок. Фастовца положили на дно траншеи, Лукаш и Жежеря присели на корточки возле него. Пристально глядя на конвульсивно вздрагивавшую бровь Аркадия, Андрей достал носовой платок и вытер густые капли пота на лице Фастовца. Тихо спросил Лану: