Любовь и бесчестье - [93]

— Вероника, я избавил тебя от Миллисент, теперь твоя очередь решать, что делать с ним.

— Ты хочешь оставить его у себя на службе?

— Нет, — сказал Монтгомери, протягивая ей руку. — Не считай его больше служащим Донкастер-Холла.

Он снова посмотрел на Эдмунда.

— Я не стану снова вызывать вас, — сказал Монтгомери. — Мы найдем способ избавиться от вас и обойтись без вас.

Он повернулся к Рэлстону.

— Если ты сможешь справиться с этим, будь любезен это сделать, — сказал он, указывая жестом на Керра.

Рэлстон кивнул и с помощью другого слуги поднял поверенного на ноги.

Монтгомери улыбнулся жене, и лицо его сразу изменило выражение. Теперь он казался гораздо моложе и не столь удрученным своими воспоминаниями.

— Я люблю тебя, Монтгомери Фэрфакс, — сказала Вероника тихо.

Монтгомери заключил ее в объятия.

— Благодарю Господа за это, — сказал он, прижимаясь щекой к ее виску.

Они стояли, пока рассвет вступал в свои права, медленно и робко разгоняя тени, и заря простиралась на небе, окрашивая все вокруг и ослепляя их своим блеском.

— А как насчет тебя, Монтгомери Фэрфакс?

Монтгомери даже не стал притворяться, что неверно ее понял.

Вероника отстранилась, глядя на него и чувствуя, как от его улыбки сердце начинает биться быстрее. С самого начала, с первого дня, их соединила страсть, но теперь она привела их к чему-то большему, к большей полноте чувств.

— Люблю ли я тебя? Разве может быть иначе? Ты удивительная, забавная и очаровательная, и я подозреваю, что оставшуюся жизнь ты заставишь меня провести в веселых гонках.

— Нельзя сказать, что это объяснение в любви было самым романтичным в моей жизни, Монтгомери Фэрфакс.

— Пожалуй, мне стоит поработать над этим? — спросил он, склоняясь к ней, чтобы поцеловать ее в щеку. — Я буду стараться каждый день и всеми возможными способами.

Он поцеловал ее в уголок рта.

Солнечный свет бил Веронике в лицо, окрашивал волосы и глаза и освещал ее прелестные черты. И от красоты ее черт вкупе с красотой души у него захватило дух.

В этот момент Монтгомери понял, что его дом здесь, потому что рядом с ним была женщина с ее отвагой и жизнерадостностью, с ее силой и гибкостью. Его прибежищем, его домом стала Вероника.

Она привстала на цыпочки и нежно прижалась щекой к его щеке и почувствовала шершавость небритой кожи. Слегка повернув голову, она коснулась губами его носа, потом уголка рта, подбородка и медленно прошлась губами по шее. Ее губы на мгновение задержались на месте, ощутив бешеное биение его жилки, и она нежно коснулась этого места кончиком языка и подышала на увлажненное поцелуем место.

— Ты пытаешься соблазнить меня, Вероника Фэрфакс? — спросил Монтгомери, намеренно выговаривая слова с шотландским акцентом.

Вероника усмехнулась, почувствовав прикосновение его губ к своему виску.

— Именно так, Монтгомери Фэрфакс. А у тебя есть возражения?

Он отстранился, посмотрел на нее, и ему стало не до смеха.

— Я люблю тебя, Вероника. Теперь это звучит лучше?

Она потянулась к нему, обвила руками его шею и ответила поцелуем.

Эпилог

Мэри Туллох смотрелась в зеркало и видела в нем то же отражение, что и много лет назад, когда была маленькой девочкой, всего лишь ребенком.

У нее не было оснований жаловаться на жизнь. Она любила и была любима. Ее дети родились здоровыми и служили ей утешением. Она бывала добра, когда могла, и жестока, когда обстоятельства вынуждали ее к этому.

Теперь пришло время распрощаться со всем.

Ее отражение изменилось, будто Туллох Сгатхан услышало ее мысли, и по краям отражения заклубились коричневые облака.

Юная девушка, одетая в выцветшие голубые штаны, стояла там, и лицо у нее было сердитое. В каждое ее ухо было вставлено по белой горошине, и обе они были соединены белой лозой и прикреплены к запястью. За ее спиной стояла толпа людей, предводительствуемых женщиной в странной одежде, состоящей из килта и мужского сюртука.

Мэри почти могла расслышать негодование в голосе девушки, когда та с кем-то заговорила, и попыталась понять причину ее гнева. Пока Мэри смотрела, девушка отделилась от остальных и заспешила прочь, устремившись к участку земли, столь знакомому Мэри, что у той сжалось сердце.

Но теперь ее коттедж выглядел по-другому. Он был украшен плакатами и обвязан шнурками. Мэри попыталась прочесть, что было на плакатах, но глаза ее ослабли от преклонного возраста. Вместо этого она сосредоточила все свое внимание на девушке, отошедшей на некоторое расстояние от коттеджа.

Она споткнулась обо что-то лежащее на земле, что-то сохранившееся даже в этом веке. Сердце Мэри зачастило. Мэри смотрела, как девушка опустилась на колени, сунула в карман белые горошины и лозу и подняла полусгнившую доску. С распростертой рукой девушка медленно склонилась над ней.

Картина потускнела, но смысл ее был ясен.

Этот день был ветреным и предвещал бурю, когда Мэри Туллох выходила из своего коттеджа. Она не спеша дошла до края своей земли, понимая, что, возможно, последний раз совершает этот путь. С некоторым усилием она подняла полусгнившую крышку заброшенного колодца. Это было то самое место, где много лет назад она нашла зеркало. Осторожно она положила Туллох Сгатхан на подушку из грязи и ила, чтобы другая девушка в будущем нашла его.