Любовь и бесчестье - [2]

«Монах» в коричневом поставил в центр круга скамью. Женщину заставили встать на нее на колени и сложить руки, опираясь на небольшой выступ перед собой. Между ее руками поставили зажженную свечу и согнули ее пальцы так, чтобы они ее обхватывали. Сама она удержать свечу не могла.

По ее реакции Монтгомери понял, что она одурманена. Иначе разглядела бы опасность, кроющуюся за внезапным возбуждением окружавших ее мужчин.

— Отдаешь ли ты себя на волю Братства? — спросил председатель по-английски, обращаясь к женщине монотонным голосом.

Она покачала головой, потом, очевидно, передумала, когда один из мужчин подошел к ней и прошептал что-то на ухо.

— Да, — сказала она тихо, едва слышно.

Монтгомери раздвинул первый ряд одетых в балахоны мужчин, не обращая внимания на ропот протеста.

Женщина, стоявшая на коленях, с лицом, освещаемым пламенем свечи, казалась до странности воздушной, эфирной. Она подняла глаза на председателя, и на ее лице показалось выражение торжественного и мрачного удивления, хотя ее зеленые глаза казались ясными и бесхитростными.

— Вы подчиняетесь воле Братства Меркайи?

И снова она заколебалась, потом помотала головой, будто собираясь прояснить сознание.

Председатель подался вперед и прошептал что-то не слышное Монтгомери.

Она не ответила, и председатель снова склонился к ней. На этот раз его голос прозвучал громче:

— Скажите: «Я отдаюсь на волю Братства Меркайи».

Она закрыла глаза, и ее голова качнулась вперед и опустилась.

Монтгомери сделал еще один шаг к ней, сознавая, что не может допустить, чтобы эта игра была сыграна до конца.

Толпа теснее сомкнулась вокруг нее, по-видимому, объятая желанием увидеть остальное. Мужчины за спиной председателя расступились, и стал виден стол, задрапированный белой тканью.

Монтгомери положил руку на рукоять пистолета, заткнутого за пояс куртки.

Четырехлетняя привычка никуда не выходить безоружным сегодня оправдалась. Нащупав под балахоном зеркало, он сжал его ручку.

В случае необходимости оно могло сыграть роль дополнительного оружия.

Монтгомери должен был спасти женщину, но, черт бы все побрал, если бы его это вдохновляло.

Вероника заметила, как трудно ей сидеть прямо, а тем более трудно стоять на коленях. Она силой заставила себя поднять голову, и от этого усилия голова закружилась. Пламя свечи, которую она держала в руке, окружало яркое белое сияние.

Возможно, ей не следовало пить то, что ей предложили.

— Этот напиток разгонит вечерний холод, — сказал кто-то, когда она вошла в дом.

— Я не пью спиртного, сэр, — возразила она.

Человек улыбнулся:

— Это не спиртное, моя дорогая, а просто кое-что согревающее.

Этот человек был так добр и красив, его синие глаза напомнили ей летнее небо в Шотландии. Вероника не хотела показаться грубой, поэтому приняла чашу и опустошила ее.

По воле случая Вероника подслушала разговор в табачной лавке, куда дядя Бертран послал ее за своим любимым табаком. И вопреки общепринятым правилам поведения обратилась к незнакомцу прежде, чем тот покинул лавку.

— Мы будем рады принять вас в наше Братство, — сказал он с улыбкой. — Очередное собрание состоится в первый вторник следующего месяца. Вы сможете прийти?

— Смогу. Благодарю вас.

Он назвал адрес, и Вероника его запомнила.

До сегодняшнего вечера дни катились медленно. Она дождалась, пока все уснут, и выскользнула через кухонную дверь. Скоро Вероника оказалась на шумной и людной улице, где наняла кеб, что уж вовсе не вязалось с поведением порядочной девушки и повлекло бы за собой наказание.

Теперь же она смотрела на председателя этого Братства, того самого человека, которого встретила в табачной лавке, и поздравляла себя с тем, что оказалась здесь.

Председатель взял у нее свечу, и тотчас же ее пальцы ощутили холод, как снежной зимой в Шотландии. Дадут ли ей одеяло, если она попросит? Слова уже сформировались в ее сознании, уже были на кончике языка, но упали в бездну, как только она попыталась их произнести.

Вероника подняла руку, потом замерла, зачарованная видом своих пальцев. Она поднесла их к лицу и пошевелила каждым, ощутив вдруг абсурдное желание рассмеяться.

— Встаньте!

Председатель отдал распоряжение, и ей следовало подчиниться, но ноги не держали ее. Ей помогли встать, потом убрали с дороги скамью. Вероника улыбнулась в знак благодарности, удивляясь тому, как ее губы онемели.

Двое мужчин крепко взяли ее под локти и подвели ближе к председателю.

Когда они ее отпустили, Вероника покачнулась. Опустив глаза, она увидела красивый кроваво-красный ковер и подумала, что он выглядит так, будто под ее ногами образовалась лужа крови.

Куда девались ее башмаки?

Председатель... — а слышала ли она его имя? — склонился к ней, как сарыч[2] с ветки, ожидающий смерти своей добычи. Он что-то сказал ей, но слова его затерялись в тумане, окутавшем ее сознание.

Когда двое мужчин подвели ее к столу, накрытому скатертью, в одурманенном мозгу прозвенел сигнал тревоги, но и это чувство опасности было далеким и неясным.

Председатель подошел к ней и, распахнув ее хламиду, стянул с плеч.

Вероника больше не чувствовала в нем доброты. Теперь он вызывал у нее ассоциации с чем-то острым: кошачьими когтями, клювом попугая, острием ножа. Она отступила назад и поняла, что двое мужчин стоят за ее спиной, преграждая выход.