Любопытство наказуемо - [90]

Она зашагала вперед, снимая на ходу грязный фартук и швыряя его на шаткое кресло.

Комната, в которую мы вошли, служила одновременно гостиной и кухней. У стены напротив стояла маленькая кухонная плита, на которую ставила мятый чайник неряшливая девчонка лет четырнадцати – видимо, та самая Дотти. Брошенная каша булькала и пыхтела сама по себе; судя по запаху, она уже пригорела. Над плитой висела веревка, протянутая через всю комнату; на ней сушились тряпки, служившие, как я догадался, пеленками и подгузниками.

Я вспомнил маленького Питера Харриса, брошенного на вокзале Кингс-Кросс. Какое-то время он тоже находился в приходских яслях, а потом его передали в частный приют. Хотя обстановка там была спартанской, но, безусловно, лучше, чем здесь. Несчастным малышам, которые оказались в этой дыре, крупно не повезло в жизни.

– Садитесь, господа, – пригласила хозяйка.

Поттер уселся; мы же невольно застыли на месте, увидев остальных обитателей комнаты. На попечении миссис Доусон находилось не меньше дюжины разновозрастных малышей. Одни только ползали, другие умели ходить. Самые маленькие лежали в колыбельках, устроенных в ящиках из-под апельсинов. Нескольких малышей постарше приставили к работе: они мыли тарелки в тазу с грязной водой. Наверное, то была единственная вода, к которой за день прикасались их руки; мне показалось, что сегодня детей не купали. И они сами, и их одежда казались неимоверно грязными. Все питомцы миссис Доусон были худенькими, рахитичными и не по-детски молчаливыми. Они не сводили с нас огромных испуганных глаз. Нескольким малышам побрили головы, наверное, из-за вшей; на бритых головах выделялись ярко-фиолетовые пятна.

– Генцианвиолет, – заметил Моррис, обращаясь ко мне. – Моя жена всегда держит бутылочку в своей аптечке. Очень хорошо заживляет ранки на коже.

С трудом взяв себя в руки, я сел на предложенный мне стул. Роуч занял шаткое кресло. Моррис остался стоять у двери.

Поттер вкратце объяснил цель нашего прихода и показал миссис Доусон предписание. Она даже не попыталась его прочесть; я решил, что она, скорее всего, неграмотна.

– Значит, хотите кого-то из них забрать? – осведомилась она, сразу приступая к сути дела. – Выходит, мистер Поттер, мне вычет сделают, так, что ли?

– Несомненно, мадам, вскоре место этого ребенка займет другой, – заверил ее Поттер.

– Кого вы хотите забрать? – равнодушно спросила кормилица, обводя рукой комнату со своими питомцами.

Дотти протянула мне щербатую эмалированную кружку с черным чаем.

– Хотите подбавить туда капельку рома? – вежливо предложила миссис Доусон.

– Спасибо, не стоит, – ответил я.

– Ну да, вы ведь на службе, – кивнула она. – Может, джентльмен хочет? Или вы, мистер Поттер? Обычно-то вы не отказываетесь.

Поттер, которого ее замечание совсем не обрадовало, раздраженно сказал:

– Только когда у меня болит грудь из-за тумана.

– Номер двадцать седьмой! – громко сказал я. – Девочка по фамилии Флинн.

Миссис Доусон снова потрогала свой пучок и рассеянно оглядела малышей.

– Вспомнить надо… Которая тут двадцать седьмая?

– Вон она, мамаша, – сказала Дотти, указывая на один ящик из-под апельсинов.

Она проворно подбежала к колыбели. Мы следили за ней, почти не дыша. Дотти вытащила младенца и повернулась к нам с довольной улыбкой:

– Ну вот, так и есть! Номер двадцать семь.

Ребенок тихо лежал у нее на руках. О том, что девочка не спит, можно было понять только потому, что она пошевелилась и слабо взмахнула в воздухе крошечным кулачком, как будто желая что-то схватить.

– Вы… уверены? – хрипло спросил Роуч.

– Ну да, конечно, уверена. Вот, видите… – Дотти задрала грязную рубашонку малышки и показала кусочек картона, примотанный к ножке бечевкой. – Я сама и написала ее номер. Я всех записываю, кто к нам поступает.

– Дотти у нас мастак по буквам. – В голосе миссис Доусон зазвучали нотки материнской гордости. – Выучилась в воскресной школе.

Я отставил кружку и подошел взглянуть на девочку. У нее были красивые голубые глаза, как у ее матери, но смотрела девочка безразлично. Такое выражение часто встречается на личиках брошенных детей, которых никогда не ласкали, над которыми никогда не ворковали матери. У миссис Доусон – я не сомневался – дети были заброшены двадцать три часа из двадцати четырех. Такие дети не плачут. Они уже поняли, что плач им не поможет. Меня переполнял гнев, но я понимал, что не имею права давать себе воли. Перевернув картонку, я прочел на ней каракули: «27 Флинн».

– Это она, – сказал я, обращаясь к Поттеру.

Чарлз Роуч поднялся. Он являл собой внушительное зрелище: солидный джентльмен с серебристыми бакенбардами, в парчовом жилете, с золотой цепочкой от часов. В этих грязных, переполненных яслях он казался Юпитером, который вот-вот свершит свой суд. Миссис Доусон встала и испуганно расправила складки на платье.

– Мы забираем мою внучатую племянницу и немедленно уходим отсюда, – объявил мистер Роуч.

– Как? – спросила практичная Дотти.

Вопрос был уместным. До стоянки кебов ребенка придется нести на руках. А так как в Уайтчепеле никаких стоянок кебов нет, возможно, нести ребенка по улицам придется далеко. О том, чтобы путешествовать с младенцем в омнибусе, не могло быть и речи – мы привлекли бы к себе ненужное любопытство.