Любопытная - [77]

В передней, украшенной цветами редких кустарников, слуга принимал офорты, разосланные в качестве пригласительных билетов. У нижних ступеней лестницы, застланной тяжелым ковром, вдоль перил, увитых миртовыми и плющевыми гирляндами, шумела элегантная толпа ожидающих перед гардеробной. На пороге гостиной две субретки в костюмах комедианток продевали в петлицы гостей камелии.

В огромной гостиной, обитой белым сатином с серебряной окантовкой и освещенной люстрами и светильниками граненого хрусталя, в креслах эпохи Людовика XVI уже расположились дамы полусвета, обладавшие хорошими манерами. Подле них, держа цилиндры у бедер, в притворно-вычурных позах, за которыми угадывалась насмешка, стояли рыцари, раздавленные тяжестью великих исторических фамилий – живые воплощения наследного аристократизма и бессменные жертвы титулов – те, кто сегодня водит дружбу лишь с перекупщиками лошадей. Среди гостей были корреспонденты многотиражных газет, модные художники, признанные писатели, личности года и знаменитости, популярные в глазах столь же бесчисленного множества глупцов, сколь несметным было число людей, шедших за гробом Виктора Гюго. В центре гостиной приглашенных встречали принц де Трев и Роз Комб, более походившие на новобрачных, нежели на распутника, одержимого своей любовницей. Он скрывал свое замешательство под маской надменной рассеянности, она же всячески старалась умерить свое нахальство.

– Он пожелал благопристойного зрелища, – сказал Кеан. – Этот изъян будет исправлен – немного погодя гости позабудут о приличиях.

Роз Комб встретила спутников Кеана с радушием, задержав их подле себя: она желала дождаться ответной реплики виконта – единственного гостя, с которым была знакома. От взгляда принца не ускользнула лента на шее Небо́.

– К какому ордену вы принадлежите, мсье?

В эту минуту Небо́ увидел Нергала – молодого философа. Близорукий и неуклюжий, он выглядел нелепо в глазах собравшихся. Небо́ поспешил представить его принцу официально.

– Я хочу представить вашему Высочеству его Величество мыслителя.

– Я не стану оспаривать титул этого мсье, но вы ведете себя невежливо – если только сами не принадлежите к королевскому роду

– Ваше Высочество, мой ответ вам удовлетворит представителя династии Медичи.

Глядя на Роз Комб, он сделал несколько шагов назад. Оказавшись у стены, он вынул из складки фрака обломок красного карандаша и, уверенными и изумительно быстрыми движениями руки, нарисовал на тугой сатиновой ткани идеализированный профиль молодой куртизанки.

– Ловкий ход, – заметил великан из цирка Молье189.

– Шедевр! – восторженно прошептал Антар.

– Вы – умелый рисовальщик-любитель, – заключил принц де Трев.

– О! – воскликнула Поль, подходя к Небо́. – Стало быть, принц ничем не отличается от рабочего. В этом доме ценят искусство не более, чем в клубе Бельвиля.

Двери банкетного зала широко раскрылись, и шепот восхищения приветствовал длинный стол с громадным серебряным блюдом посередине. Искушенные гости успели отвыкнуть от подобных сюрпризов, и принц, опьянев от изумления, на целую минуту позабыл об уязвленном самолюбии.

После мадеры гости стали изучать друг друга. Каждый подсчитывал число удовольствий, которые доставит ему его спутница, и количество колких ответов, ожидаемых от сотрапезника, сидящего напротив. Увидев Небо́, сидевшего едва ли не прямо перед ним, принц заговорил с недружелюбием в голосе:

– Отчего никто никогда не видел ваших картин, мастер мгновенного портрета и гарантированного сходства? Не утаиваете ли вы, подобно Гюставу Моро190, двух сотен завершенных полотен?

– Я лишь захожу далее других в ненависти к эпохе. Римом правят варвары, и даже голод не вынудит меня открыть им дверь своего дома.

– Досадовать на наше время я имею не менее оснований, чем вы. Тем не менее, я нахожу, что и принц, и художник обязаны…

– Нет, – ответил Небо́. – Эпоха – смиренная должница писателей, художников и ученых. Когда Ламартин отказывался платить налоги, он подчинялся интуитивному осознанию: талант стоит вне и выше закона. Народ, под несправедливым предлогом эгалитаризма осмелившийся вырвать у писателя рукопись и отдать его на произвол судебного следователя, представляет собой толпу варваров.

– Никто не имеет права уклоняться от исполнения кровавого долга, – заметил мсье де Шомонтель.

– Кто же исполнит долг литературный? Немецкая пословица предписывает не впрягать Пегаса в телегу.

– Писатель принадлежит языку, на котором пишет, – сказал Нергал. – Он должен совершенствовать язык, привнося новизну в его вечную красоту. Писатель – сын Аарона, левит – с каждой написанной страницей завоевывает для своей страны бессмертие.

– Кто же станет оттачивать стиль в минуту, когда враг пересекает границу?

– Где же сегодня границы Израиля, Мицраима191? – воскликнул Небо́. – Рубежи великих империй погребены в песках. Что осталось от великого прошлого Востока, от храмов и папирусов? Спросите у волн Красного моря, чем обернулись колесницы Фараона! Песнь же Моисея всегда будет звучать в устах людей. Подняв вихри дорожной пыли, победы римлян ушли в небытие. Останки павших в наполеоновских войнах развеял ветер. Страсти человека умирают с ним вместе. Лишь замысел писателя, лишь выдумка художника остаются свидетелями ушедших времен, для грядущих поколений. Вечны лишь идеи и формы. «Бог един», и развалины Пантеона, Иуда Маккавей192 и царь Леонид193 никогда не будут повержены. Они станут сияющим нимбом вокруг голов иудеев и греков – до тех пор, пока живо человечество.