Любийца - [13]

Мы впервые стали близки через полторы недели после выписки — и к черту Достмана с его ограничениями!

…В тот вечер мы поужинали и, прижавшись друг к другу, сидели на диване и смотрели телевизор. Сова-ночник из ГДР не мигая созерцала нас в полутемной комнате своими огромными круглыми глазами. Я ощутила, как все возрастает напряжение Славы, как его руки блуждают по моему телу под халатом, выискивая самые чувствительные участки с целью возбудить и меня. Пальцы его левой руки проникли в чашечку моего бюстгальтера и принялись нежно покручивать сосок груди, правая рука гладила живот, спускаясь все ниже, до трусиков, в трусики…

Это могло плохо кончиться.

— Слава, пора спать, — пробормотала я. — Мне завтра на работу.

— Нет, — твердо проговорил он, не отпуская меня.

— Что нет?

— Я так больше не могу. И не хочу.

— Но Достман сказал… — неуверенно начала я.

— Достман сделал свое дело, Достман может уйти, — продекламировал Слава.

— Вильям Шекспир?

— Вячеслав Бондарев. Полное собрание сочинений, том первый, страница тоже первая…

В следующее мгновение он накрыл меня своим нетерпеливым телом, распахнул полы халата и потянул трусики вниз. Уже не раздумывая больше над разумностью своих поступков, я лихорадочно обхватила его за плечи и, облегчая ему задачу, приподняла бедра. От его сильного рывка тонкая ткань трусиков затрещала. Пульсирующая страстью плоть, освобожденная из его спортивных брюк, начала яростно и слепо тыкаться в низ моего живота, и я рукой помогла ей найти заветную цель.

— Наташенька, — выдохнул он, войдя в меня. — Наташенька… я люблю тебя.

Слившись в единое целое, мы словно падали в затяжном прыжке с огромной высоты. Звук телевизора утих где-то вдали, и теперь в ушах свистел то ли ветер, то ли горячее дыхание Славы. Или это был шум моей крови — не знаю. Я почувствовала, как по телу прокатилась теплая волна. Я знала, что за ней последует другая, выше и жарче, третья, потом последняя, самая сильная, самая горячая, которая принесет мне волшебный миг женского экстаза.

Через две или три минуты Слава громко застонал, его тело содрогнулось — раз, другой, третий — и обмякло.

Волшебный миг оказался таким коротким.

Слава и сам почувствовал это. Чуть отдышавшись, он прижался ко мне и виновато прошептал:

— Прости, Наташенька…

— За что?

— Все вышло так… быстро. Я знаю, у женщин это по-другому. Ну, им нужно больше времени. Но я просто не мог…

— Все хорошо, Слава, — я нежно поцеловала его в губы.

Мы долго лежали молча.

Моя жизнь вновь начинала обретать смысл, простой, заключающийся всего в двух словах — любимый человек. И не только любимый тобою, а тот, для которого и ты — любимая женщина. Пусть в первый раз у нас не получилось — не совсем получилось, — но у нас еще будет время, у нас вагон времени, целый товарный состав времени!

— У тебя когда-нибудь была девушка, Слава?

— Была.

— И что случилось?

— Ушла к другому. Ничего нового.

Я нашла его руку, легонько сжала ее.

— Если тебе неприятно…

— Да нет, — равнодушно отозвался он. — Все давно отболело.

Некоторое время он молчал.

— Вот ты спросила меня однажды, почему я изъясняюсь как-то… не по-ментовски. Наверное, потому, что в свое время отучился три года на филологическом. Она тоже. Там мы и познакомились. Встречались два с половиной года. Я познакомился с ее родителями, она — с моим отцом. Дело шло к свадьбе, мы строили планы на будущее. И вдруг — все, будто кто сглазил.

— Что «все»?

— Я же сказал: ушла к другому. К одному из наших преподавателей. Солидный был мужик и с перспективами. Впрочем, не буду наговаривать, может, и любовь у них. А у нас с ней тогда что было? Я бросил учебу, чтобы не встречаться с ней, никогда больше не видеть ее. Может, это и глупо, я же шел на диплом с отличием… Но тогда боль была сильнее рассудка. Почти год сидел дома, можно сказать, на шее отца: ничего не мог заставить себя делать… Потом немного отлегло. Увидел как-то объявление о наборе в школу милиции, поступил. И стал ментом с незаконченным филологическим образованием. Теперь сею на дорогах разумное, доброе, вечное…

Я решила отвлечь его от невеселых мыслей, которые сама по неосторожности и вызвала.

— Знаешь, когда я была студенткой, за мной тоже ухаживал один доцент. У него была такая смешная фамилия, Недайборщ. Украинская. Представляешь?

— Почему смешная?

— А почему «не дай борщ»? Кому «не дай борщ»? За что «не дай борщ»?

— Н-да, логично, — согласился Слава. — Но человек-то он был хороший? Выходишь ведь за человека, а не за фамилию?

— Может, и хороший. Но у нас с ним так ничего и не было. У меня с ним.

Неожиданно Слава повернулся ко мне и, прижав губы к моему уху, прошептал:

— А правильно я сделал, что стал ментом: иначе я не встретил бы тебя, Наташа. Знаешь, я потом, ну, когда мне немножко полегчало, подумал, что жизнь — она всякая, будет еще и у меня в ней хорошее. И я не ошибся.

16

После того вечера мы уже не спали врозь.

Я поудобней устраивалась в объятиях Славы, клала голову на его грудь и даже через майку чувствовала щекой свежий выпуклый шрам от пули. Под размеренный, как звук метронома, стук его сердца я засыпала.

Кажется, я вновь обретала то, что в народе называется женским, или бабским, счастьем. Вот только это самое бабское счастье не бывает полным без детей, и иногда на горизонте моей памяти мелькало воспоминание о погибшем Саньке. Я понимала, что сына не вернуть, но все чаще стала задумываться о том, что боль потери можно смягчить, если… завести другого ребенка. Тем более, что сейчас к этому были, как говорится, все предпосылки: мы жили со Славой уже недели три и ни разу не пользовались противозачаточными средствами.