Любите ли вы Брамса? - [6]

Тут только Поль вспомнила о Симоне. Она совершенно о нем забыла. Она повернулась к Роже.

– Вообрази, сегодня утром…

Но не успела докончить фразу. Перед ней стоял Симон.

– Добрый вечер, – сказал он.

– Познакомьтесь, мсье Ферте, мсье Ван ден Беш, – представила их друг другу Поль.

– Я вас искал, – заявил Симон. – И нашел – это хорошее предзнаменование.

И, не дожидаясь приглашения, он опустился на стул за их столик. Роже сердито выпрямился.

– Я вас повсюду искал, – продолжал Симон. – И уже думал, не пригрезились ли вы мне.

Глаза его блестели, он сжал рукой локоть Поль, которая от изумления не могла выговорить ни слова.

– Вы, очевидно, ошиблись столиком? – спросил Роже.

– Вы замужем? – воскликнул Симон. – А я-то думал…

– Он мне надоел, – громко сказал Роже. – Сейчас спроважу его.

Симон посмотрел на Роже, оперся локтями о край стола, обхватив голову руками.

– Вы правы, прошу меня извинить. Кажется, я выпил лишнее. Но сегодня утром я обнаружил, что ничего не делал всю свою жизнь. Ничего.

– Тогда займитесь чем-нибудь приятным и убирайтесь.

– Оставь его, – тихонько попросила Поль. – Он просто несчастен. Всем случалось выпить лишнего. Это сын твоей… как бишь ее… Терезы.

– Сын? – с удивлением переспросил Роже. – Этого только не хватает.

Он нагнулся. Симон бессильно уронил голову на руки.

– Очнитесь, – сказал Роже. – Давайте выпьем вместе. Вы нам расскажете о ваших бедах. Пойду за стаканами, а то тут до ночи можно просидеть без толку!

Поль развеселилась. Она заранее предвкушала беседу Роже с этим юным сумасбродом. Симон поднял голову и посмотрел вслед Роже, с трудом пробиравшемуся между столиками.

– Вот это мужчина, – сказал он. – А! Каков? Настоящий мужчина. Ненавижу всех этих здоровяков, мужественных, здравомыслящих…

– Люди гораздо сложнее, чем вам кажется, – сухо возразила Поль.

– Вы его любите?

– Это уж вас не касается.

Прядка волос спадала ему на глаза, в пламени свечей резче вырисовывались черты лица: он был поразительно хорош. Две женщины за соседним столиком смотрели на Симона с каким-то даже блаженным выражением.

– Простите, пожалуйста, – проговорил Симон. – Вот странно: я с самого утра все время извиняюсь. Знаете, я думаю, что я просто ничтожество.

Вернулся Роже с тремя стаканами и, услышав последние слова Симона, буркнул себе под нос, что рано или поздно каждый убеждается в своем ничтожестве. Симон залпом выпил вино и хранил благоразумное молчание. Продолжал сидеть за их столиком и не шевелился. Смотрел, как они танцуют, слушал, что они говорят, но, казалось, ничего не видит и ничего не слышит. В конце концов они совсем забыли о его присутствии. Только изредка Поль, поворачивая голову, замечала, что он все еще сидит рядом – смирный, благовоспитанный мальчик, – и не могла удержаться от смеха.

Когда они поднялись, уже собравшись уходить, он тоже вежливо встал с места и вдруг рухнул обратно на стул. Они решили отвезти его домой. В машине он спал, и голова его все время клонилась к плечу Поль. Волосы у него были шелковистые, дышал он неслышно. Поль положила ему на лоб ладонь, чтобы он не ударился о стекло, и с трудом поддерживала эту безжизненно поникшую голову. На авеню Клебер Роже вылез из машины, обошел ее кругом и отпер дверцу.

– Осторожно, – прошептала Поль.

Он заметил выражение ее лица, но ничего не сказал и вытащил Симона из машины. В этот вечер он, проводив Поль, поднялся к ней и, уже задремав, продолжал держать ее в своих объятиях, мешая уснуть.

Глава 4

На следующий день в полдень, когда она, стоя на коленях в витрине, пыталась убедить хозяина магазина, что надевать шляпу на гипсовый бюст не такая уж новая идея, явился Симон. Минут пять он с замиранием сердца глядел на нее, спрятавшись за киоск. И сам не знал, почему замирает сердце: при виде Поль или потому, что он так по-дурацки прячется. Он всегда любил прятаться. Или вдруг начинал делать судорожные движения левой рукой, а правой будто бы сжимал в кармане револьвер или притворялся, будто рука покрыта экземой; и эта комедия пугала в магазинах публику. Он был весьма подходящим объектом для психоанализа – так, по крайней мере, утверждала его мать. Глядя на коленопреклоненную в витрине Поль, он думал, что лучше бы он никогда ее не встречал, не смотрел на нее вот так через стекло. Тогда не пришлось бы и сегодня наверняка нарываться на отказ. Что он вчера наболтал? Вел себя как дурак, безобразно напился, разглагольствовал о состоянии души, что есть верх неприличия… Он жался за киоском, чуть было не ушел, бросив на нее прощальный взгляд. Ему захотелось перебежать через улицу, вырвать у нее из рук эту ужасную шляпку, свирепо ощетинившуюся остриями булавок, вырвать саму Поль у этой работы, у этой жизни, когда надо подыматься на заре, а потом приходить сюда и выстаивать на коленях в витрине на виду у прохожих. Люди останавливались, глядели на нее с любопытством, и, конечно, многих мужчин влекло к ней, коленопреклоненной, с протянутыми к гипсовому истукану руками. Его самого потянуло к ней, и он пересек улицу.

Симон уже вообразил, что Поль, устав от этих взглядов, измученная ими, радостно повернется к нему – все-таки хоть какое-то развлечение! Но она ограничилась холодной улыбкой.