Любить не просто - [95]

Галька потуже затянула платок на подбородке, ниже надвинула на лоб, по самые брови. Чтобы только глаза одни синели под черными широкими дужками бровей, а белый лоб чтоб прикрыт был от солнца. Так всегда повязывалась — берегла кожу от загара. А что нос всегда лупился — это не беда. Не белоручка же она, вон ладони какие — широкие, загрубелые — и это не позор. Это ее слава. Ведь никто столько не выберет конопли или льна за день, как она, Галька.

Топает босыми ногами по тропке. В руках — давно купленные, но мало ношенные туфли. Не любила, когда они обтягивали ступню — тогда идти трудно и земли не чувствуешь пятками. Так все лето и топает — босиком. Ну, а когда в город соберется, вот как теперь, так разутая идет к автобусу. В городе не походишь без обутки — мигом пятки сотрешь на камнях.

Озирается Галька по сторонам. В окнах еще нет огней — раннее утро. Но знает, что в селе ее видят. Еще только заря занимается над лесом, а уже по тропинке прошлепали босые ноги.

— Галька прошла!.. — позевывают вслед. — И куда это спозаранок?

— Галька прошла уже. Вставай! — будили молодых.

Иногда слышала за спиной другое:

— Ги-ги! Галька пошла! Вон та, распятая… — И не хочет слушать их, а слышит. Только по спине озноб пробежит.

Сегодня шла неспешно. Был у нее выходной. В поле все прибрано, снопики конопли обмолочены, свезены на колхозный пруд — скоро будут замачивать. Подсчитали, что и в этом году их звено опять в передовых. «Да там Галька одна что твой комбайн… — пошучивали незлобиво. — На доску Почета чтоб опять нацепили».

Галька не отвечала на это. Иногда откликалась:

— А с чего бы мне и не покрасоваться там! Разве не достойная? — Голос у нее звучал ровно и высоко, как натянутая струна.

Но говорить больше не хотелось. Пускай молодицы погалдят — надо же им языки почесать. А она свое знает. Впрочем, и то правда — ничто ее дома не держит. Одна-одинешенька — как перст. Значит, все может. Захочет — в клуб зайдет. Захочет — в лавку заглянет, в уголок станет, где мужики выстаивают. Граненый стаканчик опрокинет, из-под прилавка, ясное дело. За урожай, значит, что удался… И потеплеет на душе. Тогда никто ей не нужен — тогда она любит со звездами поговорить…

Тропа, еще прибитая росой, выводит ее к шоссе. В предрассветной мгле извилистая лента дороги, спустившись с пригорка, где еще спали хаты, как бы растаяла в долине. Здесь, между лозняком, по торфянистым берегам ручья курится сизыми полотнами туман. Уже добрых пять десятков лет наблюдает она это марево утренних туманов, и эти дикие заросли луга, и эту ленту асфальта, которая выбралась из закуренной туманом долины и снова взметнулась на другой пригорок, где шумит вековечный сосновый бор. И кажется Гальке, что ничего на свете нет краше. И что люди напрасно ездят куда-то, чего-то ищут, да и вряд ли находят… Если бы не шоссе, не эта асфальтированная, укатанная дорога, люди у них жили бы спокойнее. А что до нее, до Гальки, то она ненавидела эту дорогу, и не без причины. И не потому, что сестра Маня и меньшой брат Денис ушли по ней в какую-то другую, далекую жизнь, а потому, что и ее Иван куда-то ходил этой дорогой. А когда воротился, был уже другой. Чужой…

А она все вышивала свои рушники и вешала рядом с материнскими. Только больше было на них синей печали и черно-голубой тоски…

В долинке, где шоссе глубже всего прогибается асфальтовой спиной, стоит, раскинув крылья по обе стороны, легкая красивая беседка. Здесь останавливаются автобусы. Высаживают пассажиров, подбирают новых, чтобы доставить в райцентр или к железнодорожной станции. В обычные дни Галька минует беседку, но сейчас идет прямо к ней. Она спешит в райцентр — нужно поспеть застать брата Дениса дома. Не так его самого, как его жену — Надю. Посоветоваться хочет с ней — не может сама решить Галька, то ли попросту заигрывает с нею овдовелый фершал, твердит, чтобы замуж за него шла, то ли и вправду хочет этого… Может, и вправду забыл уже, что ее «распятой» прозывают?.. А если из жалости, так ей этого не нужно…

А соседки, что они? — иди за него, не будешь одиночкой, — советуют. Эх, не одиночество ей страшно… Ей, чтобы душа… Вот так, как с Иваном у них было…

Садится Галька на скамью под беседкой, а в глазах словно туманом застлало… И слышит, как откуда-то вырастает в ней заливистый перебор баяна и перестук каблуков… Стоит она в кругу девчат, семечки лущит, а сердце сжимается в ожидании. Даже чувствует, как от этого ожидания вздрагивают брови…

Считали ее тогда первой девкой на селе. И ростом взяла, и телом крепкая… А как песню заведет — в другом конце села отзовутся: «Галька запела».

Возле клуба танцевала поначалу со всеми хлопцами по очереди. Потом только со Степаном и Павлом. Но когда меркли звезды и от клуба начинали расходиться, покидала своих кавалеров и бросалась к Ивану. Им домой вместе — из одного конца.

Коренастый медведь Степан напрашивался в провожатые. Не хотела: «Мне с Иваном по дороге». Павлу говорила то же самое.

Иван был невысокого роста и шел рядом с нею несмело, точно боялся коснуться ее плеча. Только все рассказывал и рассказывал — о своей тракторной бригаде, о бригадире, о тракторе, о поле, на котором работал. Сладко слушать его речи. И горько, потому что быстро приходили они на свой конец, и небо светлело на горизонте, и уже кричали предутренние петухи.