Любить не просто - [69]
А Мирослава подняла глаза, окинула взглядом неуютную площадку перрона. Грязно — валяются огрызки яблок, окурки, обертки от конфет…
Утренний туман нехотя расползался по темным закоулкам, под кустами посадки, под сонными составами. Стлался росой на бесконечно длинных, холодных рельсах.
Тоска сжала сердце. С этого перрона когда-то отправлялась она, среди лета, навстречу своему солнцу.
Солнца давно уже нет. Где-то высоко грустно курлыкают журавли.
— В теплые края летят… — проговорил Михайло, провожая глазами небесных странников.
— В теплые края… Как и я… Все трусы улетают.
— Глупости! Это дорога смелых.
— Нет, не глупости. Так мне сказал мой… бывший шеф. — Мирослава жадно искала взглядом серый журавлиный клин. Но густой туман еще стлался лениво над землей. Прощальное курлыканье пробивалось сквозь сизые клочья, сеяло на влажной земле печаль.
— Это, Мирослава, дорога сильных. Когда-то слыхал я от своего деда Петра одну притчу. Хотите?
Мирослава продолжала глядеть на небо. Моргнула густыми темными ресницами в знак согласия. Ни одна черточка не шевельнулась на ее исхудалом лице.
— Расскажите… еще одну сказку мне на дорогу.
Михайло вздохнул и начал:
— Спрашивает Воробей Журавля: «Куда летишь, брат?» — «В теплые края, — отвечает. — Там лето, а здесь будет зима».
«Неужто ты испугался холодов? Такой большой и такой трус. А я, хоть и серенький, хоть и маленький, остаюсь здесь. Не рвусь в дальнюю дорогу».
«Потому что тебе и не осилить их, Воробей, — отвечает Журавль. — Не перелететь тебе через бескрайние просторы морей, гор, безводных пустынь. А штормы? А голод? Сколько нас гибнет в седых волнах шторма? Нашими костями усеяны пустыни.
А мы — летим!
Наши крылья ломаются о скалы и вихри.
А мы — летим!
В наших сердцах исчезает надежда.
А мы — летим…»
«В самом деле, — задумался Воробей. — Велик ваш труд. Но зачем же тогда пускаться в такой опасный путь? Где смерть. Где неизвестность. Где нет покоя и где теряешь надежду. Лучше уж пересидеть зиму, перетерпеть…»
Журавль гордо взмахнул крыльями и ответил:
«Мы иначе не можем, брат Воробей. Мы родились от таких родителей. Они завещали нам этот путь. В нем мы испытываем свою силу. Свое мужество. Свою честь. Мы не можем быть воробьями. Мы — Журавли!»
Лицо Мирославы прояснилось. Она расправила плечи и привычно встряхнула головой.
— Спасибо, дорогой Михайло, за проводы. Вы… просто не знаете, кто вы для меня!
— К сожалению, знаю, — он улыбнулся. — Утешитель… Впрочем, который час? Скоро состав подадут.
В ее глазах, казалось, что-то промелькнуло.
— А помните нашу первую встречу? И июль… Жаркий июль!
— Вы не забыли! А я думал…
— Что вы!
Минуты проходили невероятно быстро.
— И все же я не понимаю вас, Мирослава. В институте такие перемены. С тех пор, как директором назначили Озерного…
— Озерного? — Мирослава резко обернулась.
— Мне рассказывала Ольга Петровна.
— А я-то к нему еду… Не знала. Последние дни никого не видела. Даже еще расчет не взяла. Думала — после…
— Озерный — здесь!.. Возвращайтесь назад.
— Но билет… И чемодан.
К перрону подошел пассажирский поезд. Мирослава в волнении озиралась, словно искала у кого-то совета и не могла найти.
— Михайло! — кинула вопросительный взгляд.
Чайка спокойно ждал. Сказал твердо:
— Оставайтесь здесь. Проводим этот поезд. Пожелаем счастливого пути пассажирам. И тем, кто уезжает, и тем, кто остается.
На ее глазах были слезы. Сдавленным, дрожащим голосом она робко спросила:
— Вы… так думаете?
— А разве вы думаете иначе? — Михайло засмеялся и подхватил чемодан. — Мы мешаем посадке.
Мирослава уже не слышала людского говора, не замечала вокзальной суеты. «Оставайтесь здесь… здесь…» — стучало в груди сердце, она чувствовала — это так, так…
Но нахмурилась и решительно сказала:
— Нет. Я должна уехать.
Михайло молча проводил ее взглядом. Видел, как она быстро прошла по вагону, направляясь к своей полке. Мирослава опустила стекло окна, искала Михайлу взглядом.
Увидела.
— Из дальних странствий иногда возвращаются. Я вернусь… Непременно…
Авторизованный перевод Б. Турганова.
ЖАЖДА ЛЕТА
Все казалось ненастоящим — и просторные, залитые ослепительным светом вестибюли, и приглушенный говор ожидающих и гардеробщицы, — хотя они и метались между рядами вешалок, длинная цепочка очереди от этого вовсе не сокращалась. Музыка еще владела воображением Андрея, как бы отдалив его от реальности. Он улавливал в себе солнечный звон радости, еще звучал в ушах мечтательно-грустный монолог фагота… Мир, такой неведомый и такой знакомый, понятный и в то же время непостижимый. Это был мир Моцарта.
На улице холодный, терпкий ветер ударил в лицо, защекотало в ноздрях от запахов поздней осени. Откуда он берется, этот дух сырой земли, в центре города? Одетый в асфальт, бетон, камень и стекло, обвитый проводами, город, казалось, был равнодушен к тому, что совершалось вне его…
— Простите, где тут консерватория? — Девушка так спешила, что задохнулась даже. Наверно, опаздывала на свидание.
— Прямо и налево! — кинул он со смехом и опять вернулся к прежнему, как-то по-новому разглядывал давно знакомые кварталы, вслушивался в гудение, перекличку голосов, шум колес. Какая во всем этом жажда жизни! Разве не поразительно велик в своей целеустремленности человек? Он любит воздвигать памятники своей сравнительно краткой жизни, создавать уют больше для других, для тех, кто придет после него, вот такие города, сверкающие огнями, такую музыку, которая уже перестала звучать в оркестре, но живет теперь в каждой клеточке слушателей.
