Любить не просто - [10]

Почувствовал, как от двери дохнуло сквозняком. Оглянулся: на пороге уже никого не было.

— Ну что? — откуда-то взялась румянощекая Маруся, сверкая глазами. — Поздоровались? А почему она плачет? От радости, да?

— Кто плачет?

— Таня. Горечко ты мое! — всплеснула ладонями Маруся, подражая матери, и сердито засопела.

Санька поморщился: красавицу себе нашел, серую голоногую ветрогонку с облупившимся носом и ежиком-чубчиком!.. Неужели это она писала ему те письма, которые он перечитывал ночью по нескольку раз? Они наполняли его сердце такой искренней взволнованностью, радостью, предчувствием чего-то большого, настоящего, и он казался себе самым богатым и самым счастливым человеком на земле. Он втайне гордился, что вызвал в душе девушки такое половодье чувств. Его воображение сотворило за время разлуки с Таней совсем иной ее образ.

Он был убежден, что ему принадлежит сердце самой красивой девушки на свете. И внезапно его фантазия развеялась в прах. Почувствовал себя так, будто летел высоко над землей и вдруг камнем упал на землю.

Саня обвел взглядом комнату и искренне удивился: он не замечал до сих пор, как в солнечных лучах, врывавшихся в хату сквозь окно, кружились мельчайшие пылинки. У него даже в горле запершило. Он почувствовал, что зной добирается и сюда, в хату, и гаркнул на сестру:

— Почему окна не занавешены от солнца? Видишь, какая жарища на дворе?

Маруся оскорбленно выскользнула из комнаты. Не угадаешь, что взбредет в голову этому Саньке. То одно, то другое… Лучше подальше от него! Иначе еще что-то придумает на ее голову. Взял бы и сам занавесил окна ряднами!.. А ей нужно вишни оборвать, мать велела…

То ли от зноя, от которого ему внезапно стало трудно дышать, то ли от досады на себя Санька почувствовал глубокую усталость. Взглянул на себя в зеркало: под глазами темные полукружья от бессонной ночи в поезде, лицо серое, осунувшееся.

Но почему он так обманулся в Тане? Изменилась? Обрезала волосы? Облупилось от солнца лицо? Не разглядел тогда, ослеплен был ее смехом?..

И все-таки он молодец, что сразу все поставил на место. Его подчеркнутое пренебрежение, так жестоко перечеркнувшее Танину радость, положит конец ненужным иллюзиям! И его, и ее. Но какой же он дуралей! Летел на каникулы домой ради этой серой пичужки. А тем временем его товарищи работают в больницах — и практику приобретают, и места для будущей работы присматривают. Он не хуже других. Завтра же назад… Увидит родителей — и назад… И не приедет больше сюда!.. Разве что на один день…

Прошло время, и Санькин зарок позабылся. В горячий июньский день снова шагал он к селу, по утоптанной тропинке среди ромашек, полыни и петровых батогов.

Домой… Тут его всегда ждут, всегда ему рады. Наконец он найдет настоящее отдохновение для души. Постоянное напряжение на лекциях, в анатомичках, на сессиях; бесконечная кутерьма в общежитии; резкие запахи операционных залов, духота читалок и студенческой столовой — тут все сразу отступает куда-то далеко.

Родной дом… Он всегда согревает. Воспоминание о нем невольно рождает добрую улыбку на губах и задумчивость в глазах, учащает биение сердца. В минуты встречи с ним хочется сделать что-то доброе, нужное людям. Воспоминание о нем в самые трудные моменты жизни порождает в человеке наивысший взлет духа и неодолимую силу.

На родной земле человек наиболее остро ощущает свою значимость и истинную сущность. Это только солнцу безразлично, кто пользуется его теплом — гранитные скалы или живые существа, злые или добрые души. А человеку нужно всегда чувствовать, что он кому-то нужен, кого-то греет, кому-то приносит счастье. На то он и человек.

Александр Белогривенко мог честно смотреть в глаза криничанам. Хотя еще студент, но за плечами уже какой-никакой опыт — на каникулах не бил баклуши, работал. Сделал даже несколько операций — правда, аппендициты да грыжи. Однако же — самостоятельно! Через два года — настоящий врач.

А все же, когда прислушивался к своим потаенным желаниям, чувствовал вроде какую-то неудовлетворенность. В последнее время он все чаще вслушивался в себя, пытался разобраться в этом щемящем чувстве неудовлетворенности, точившем его сердце. Он простаивал среди белых стен у стола больше, нежели другие, но не чувствовал радости. Хотелось самостоятельности, простора, размаха. Простор… размах… Наверное, они еще будут. Может, и слава найдет его. Однако чувствовал, что к той неуловимой славе он не знает пути, можно лишь надеяться на негаданную, а значит, ненадежную встречу с ней. А всего сомнительного Александр не любил. Он, убежденный реалист, во всем искал то, что может стать полезным сейчас же, немедленно. Жить годами надежд и неустанно трудиться — это удел отживших романтиков и фантазеров. Наше время требует конкретных и реальных результатов во всем — и немедленно!

Иногда думал, что ошибся, избрав себе в жизни путь хирурга. Лучше бы он стал металлургом, забойщиком или агрономом. Тут результаты могут сказаться в несколько лет. Стать новатором, знаменитостью… вот как Стаханов, Ангелина, Изотов. А чтобы достичь этого обычному хирургу, нужны годы да годы!.. И он уже сожалел, что судьба обрекла его на тихую жизнь, в стороне от бурлящих и громких течений.