Любить и беречь - [12]

– Я не знал, что Джеффри нет дома, – пояснил он. – Мне надо было узнать насчет надгробной плиты для его отца.

– Вот оно что.

Она скрестила руки на груди и отступила на шаг. Теперь, когда она знала, что он не останется, ей трудно было решить – радоваться этому или огорчаться.

– Я уверена, он все переложит на ваши плечи, все заботы о камне, эпитафии и прочем.

Она придала голосу сочувственную интонацию, приглашая его пожаловаться на лишние хлопоты или сказать что-нибудь о том, насколько такое безразличие характерно для Джеффри, но он не принял предложения.

– Да, – мягко сказал он, – и теперь каменотес спрашивает, что он должен выбить на надгробии.

Что-то заставило ее произнести:

– А вы уверены, преподобный Моррелл, что Джеффри есть до этого дело?

Его брови выгнулись.

– Может, и нет, – признал он после короткой заминки, – но я должен спросить.

– Ну, раз вы считаете это необходимым, может быть, я могла бы что-нибудь посоветовать? Если оставить дело на рассмотрение Джеффри, он скорее всего предложит какое-нибудь богохульство.

Ей показалось, что он про себя усмехнулся. В этот миг из тени выскользнула Олив, раскормленная пестрая кошка и принялась тереть свои округлые бока о щиколотки викария. Он наклонился и взял ее на руки. Ленивое животное распласталось на его мускулистом плече, растопырив все четыре лапы, потираясь о его руку то одной щекой, то другой и сладко урча. Энни улыбнулась, представив его преподобие с птицами на плечах, парой белок у ног и, может быть, овечкой на руках: святой Франциск Уикерлийский…

– Какую же эпитафию вы предложите, леди д’Обрэ? – спросил он, почесывая Олив за ушами. Бесстыжая кошка сладострастно изогнулась, выпятив зад.

– Н-ну, что-нибудь такое простое и недвусмысленное, дайте-ка подумать. Вам бы, конечно, хотелось обойти молчанием тот горький факт, что Джеффри не испытывал к отцу хотя бы намека на привязанность. По-моему, «Покойся с миром» достаточно хорошо скроет его истинные чувства. Или – как этого требуют правила вашей профессии – вам кажется более уместным латинский перевод «Requiescat in pace»?

Почему она так говорит? Да она же попросту дразнит его, выводит из себя и напоминает сама себе Джеффри!

Его ясные глаза изучали ее с той непоколебимой кротостью, которая, безусловно, обеспечит ему место в раю. Она потянулась, чтобы погладить головку Олив; их пальцы соприкоснулись прежде, чем преподобный Моррелл успел убрать руку.

– Когда возвращается Джеффри? – спросил он, не обращая внимания на ее игривый тон.

– Этого я действительно не знаю. Он поехал в Эксетер на аукцион, чтобы купить лошадь. Я думала, он сообщил вам об этом.

– Нет. Правда, меня самого не было дома.

– Спускались в юдоль мрака для попечения о пастве?

Все, теперь уже действительно чересчур. Энни прикусила губу.

– Извините меня, я сегодня никудышная собеседница. Это из-за головной боли, – соврала она на ходу. – Я, наверное, невыносима. Не обращайте на меня внимания.

– Чем я могу вам помочь?

Нежность, прозвучавшая в его голосе, встревожила ее, но еще сильнее – понимание в его глазах. Меньше всего на свете сейчас ей хотелось быть понятой Кристианом Морреллом.

– Вы ничего не можете для меня сделать, ни как человек, ни как священник, – коротко сказала она. – Благодарю за заботу, но, уверяю вас, моя болезнь телесного, а не духовного свойства. Во всяком случае, пока.

Он осторожно спустил Олив на землю и выпрямился.

– Извините, я больше не могу отнимать у вас время, – произнесла она и тут же пожалела о сказанном – опять! – но теперь уже без всякой надежды его удержать. Да и, по правде сказать, для чего это ей? Она устала от собственной двойственности. – Спокойной ночи, ваше преподобие. Я скажу Джеффри о вашем визите. Если он вдруг расчувствуется и решит изобразить на могиле отца нечто трогательное, – опять она не смогла удержаться от этого детского сарказма! – он непременно даст вам знать.

– Непременно.

Он отвесил ей медленный церемонный поклон. Если бы на его месте был кто-то другой, она назвала бы такой поклон ироническим, но в отношении викария слово «ирония» не очень подходило. Затем он оставил ее одну в темноте.

«… „Чем я могу вам помочь?“ Так он спросил. Значит, он уверен, что мне нужна помощь. Господи, как это отвратительно! Мне ненавистна мысль о том, что он меня жалеет! Все из-за того, что я отослала его прочь, требовала, чтобы он ушел, не была с ним вежлива. Теперь я расплачиваюсь за смертный грех грубости. И я снова одна. А ночь нынче такая, когда одиночество – сущий ад».

4

Детский хор, которым управляла мисс Софи Дин, пел вторую строфу «Воспоемте же, братья и сестры!»:

Вот светлой Пасхи день настал

И женщин-праведниц позвал

К гробнице, где Христос лежал.

Аллилуйя!

Пронзительные, но все же милые голоса наполняли церковь, которая в это пасхальное утро была набита битком. На лицах многих прихожан эти звуки вызывали улыбки – озабоченные или снисходительные, в зависимости от степени родства слушателей и маленьких хористов. Сама мисс Дин, очаровательная в своем голубом платье, украшенном цветами, и коротком белом жакете, выглядела счастливее и спокойнее любого из исполнителей, и преподобный Моррелл вспомнил, как волновалась она всю неделю перед своим дебютом в качестве руководительницы детского хора. Он напомнил себе, что после службы должен обязательно ее похвалить – при условии, конечно, что сумеет пробиться к ней сквозь толпу ухажеров; у Софи было больше поклонников, чем у любой другой девушки в Уикерли, все они сейчас были здесь, и их лица выражали полнейшее обожание.