Любить, чтобы ненавидеть - [4]

Она знала эту его особенность — на скорости он старался не говорить по сотовому. Такую привычку Степ завел после того, как один его приятель на полном ходу потерял на мгновение контроль, разговаривая по телефону, и врезался в хвост трейлера.

— Да, говори, — раздался его голос.

— Я не смогу сегодня встретиться с тобой, завтра чуть свет улетаю в командировку в Средневолжск.

— Это обязательно? — спросил он огорченно.

— Я, по-твоему, не на работе, а на посиделках? Что хочу, то и делаю?

— Я тебе давно предлагал, уходи, будем вместе тексты гнать — полная свобода и денег больше.

— Ладно, Степ, мы все это давно обсудили… Словом, я не приду. Пока.

Катя отключила сотовый, чтобы Степ не смог ей перезвонить, и спрятала в сумку.

Она шла к станции метро, поглядывая по сторонам: хотелось есть, а домой еще надо доехать, искала, где бы перекусить. Подошла к маленькому окошечку на первом этаже старого здания, откуда весенний ветер разносил соблазнительный запах горячих пирожков, видимо, с мясом. Там уже стояла небольшая очередь, человек пять. Катя терпеливо ждала, поглядывая на изменчивое небо: переменный ветер, как сказали бы в бюро прогнозов погоды, дул то с юга в сторону севера, то в обратном направлении, и небольшая тучка двигалась попеременно в разные стороны, словно танцевала с ветром. Ветер — ведущий, тучка — ведомая. «Все правильно, — подумала Катя, — тучка — она, ветер — он. Вечная зависимость женского начала от мужского. Вот и у Лермонтова: «Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана…» Хоть она и золотая, а все-таки ищет защиты, убежища. Хорошо, когда есть такой утес: надежно, спокойно…»

Задумавшись, она не заметила, как подошла к окошку, и продавщица гаркнула:

— Будем покупать или на небо смотреть?

Катя встрепенулась, полезла за деньгами в кошелек и, не обращая внимания на привычное хамство, ответила:

— А вы взгляните сами — туча с ветром танцует!

Продавщица из своего окошка воззрилась на небо, но ничего не увидела и раздосадован но проворчала:

— Ну, шалава!

Катя протянула деньги, взяла пирожок, надкусила и, перекатывая во рту горячий кусок, пробубнила:

— Так оно и есть.

Когда она подошла к метро, пирожок был полностью съеден, и очень захотелось вернуться за вторым, но Катя вспомнила слова матери, сказанные на разборе одного театрального спектакля: «Нельзя ставить одну и ту же мизансцену дважды». Она вздохнула с сожалением — ее мизансцена с продавщицей, тучкой и пирожком уже отыграна, не стоит повторяться…

Дома Катя достала командировочную сумку — подарок фирмы к первой зарубежной командировке — и стала аккуратно складывать дамские мелочи, не переставая обдумывать, что ей надеть в дорогу. Наконец остановилась на пиджаке цвета морской волны в ненастье, по ее собственному определению, с золотыми пуговицами, к которому шли как серая, так и кремовая юбки. В сумку она положила блейзер, пухлую вязаную кофту — слава Богу, у нее такая фигура, что объемная вязка ей идет, — несколько кофточек, туфли на высоком каблуке, неизменные джинсы, застиранные до белёсости, кроссовки на случай загородной поездки, которыми наши фирмы так любят ублажать иностранных партнеров, несессер. Сумка стремительно разбухала, и Катя подумала, чего ради она так заботится о том, как будет выглядеть? Уж не Ладислав ли тому причиной? Она тут же отмела эту мысль, но положила сверх обычного командировочного комплекта еще и длинное вечернее платье плотного крученого шелка с глубоким вырезом на спине, очень ей идущее и отличающееся тем, что никогда не мнется.

Вот теперь все. И никаких ладиславов, черт побери! Затем подумав, бросила в косметичку два кольца и брошь.

С Ладиславом Катя познакомилась, будучи на третьем курсе. Он занимался на специальном отделении для иностранцев, совершенствующих свой русский язык.

Она всегда была немного шалавая, взбалмошная, жадная до всяческих удовольствий и развлечений, и поклонников у нее хватало. Языки ей давались легко, цвет корочек диплома ее не волновал, поэтому в зачетке встречались и тройки, тем более что все, относящееся к собственно теоретической лингвистике, все эти сравнительные анализы и грамматические изыскания ее напрягали.

Ладислав сразу же привлек ее внимание: элегантный и, в отличие от большинства знакомых студентов, склонных к амикошонству, хорошо воспитанный, он довольно бегло говорил по-русски, делая уморительные ошибки, особенно в ударениях. На взгляд Кати, это только придавало прелести его речи. Особенно в молодом человеке из Праги ее привлекала и, что греха таить, удивляла, даже задевала его крайняя сдержанность, грубо говоря, то, что он не лапал и не норовил завалить в койку. Зато много рассказывал о культурной и интеллектуальной жизни Праги, о театрах, о своей фирме, ворвавшейся на рынок программного продукта, о планах на будущее.

Катя даже познакомила его с матерью. Рано пробудившаяся чувственность бунтовала в ней, с первого курса принявшей как данность вольность студенческих нравов, но она сдерживала себя. Ладислав же продолжал занудливо, но, признаться, красиво ухаживать, неторопливо приближаясь к тому, что Катя уже считала неизбежным, — предложению руки и сердца.