Любимый ястреб дома Аббаса - [28]

— Это особая семья, и ты поймешь это нескоро, — задумчиво продолжал отец, водя мягким и острым носком сапога по зеленоватым, как застывшая зимой вода, плитам пола. — Я всю жизнь помогал ее матери. Знаешь, почему? Потому что это единственная женщина, которую я назвал бы безупречной. Причем во всем. Девочка растет такая же. И вот теперь запомни — после этой истории ты на всю жизнь отвечаешь за нее. Сейчас тебе покажется — ты легко отделался. А когда-нибудь поймешь, что это такое.

Лежа на своей вонючей подстилке среди выздоравливающих и умирающих жителей бунтующего города Мерва, я думал, что по-настоящему понял его слова только сегодня.

«Паиридезо», — снова звучал у меня в голове уже не девчоночий, а женский голос. И говорилось это слово вовсе не в тот день, когда мы заключали наше постыдное и глупое пари, а позже, много позже.

Позже того, когда Заргису, узнав о моей скорой свадьбе, с загадочной улыбкой кивнула мне: «я рада». И когда битва у Железных ворот была для меня позади, и случилось уже все остальное — когда случилось — то, о чем… в общем, все то, что случилось. Добавим еще несколько лет — когда я вернулся после второй поездки в славный город Чанъань, когда уже по всему Самарканду говорили: смотрите, а ведь из этого человека, кажется, что-то получилось. Несчастному отцу было бы не стыдно за него; и как жаль, что с ним произошло все то, о чем мы с вами знаем.

Заргису встретила меня тогда на пороге своего домика — мне уже сказали, что домик, подарок нашей семьи, она расширила за свои деньги. Они у нее появились, и немалые. Потому что Заргису делала теперь ковры — их ткали в ее дворе целых двадцать девушек, первые узелки она вязала на моих глазах много лет назад, а вот теперь заказов на работы ее мастерской, на темно-кровавые с белыми фигурами ковры прекрасного Ирана, накопилось уже на полтора года вперед.

Она провела меня через передний двор, где была настоящая мастерская. И — сквозь комнаты — во второй двор. И вот там я замер.

Передо мной, между выбеленных стен, уходили вдаль длинные, идеально прямые аллеи молодых, тщательно подстриженных невысоких кипарисов, расчерчивавших пространство на ровные квадраты. И хотя я знал, что сад не столь и велик, он был сделан так, чтобы казаться бесконечным.

А еще там были дорожки из белого песка. И как копье прямые канавки, по которым бежала, иногда складываясь на миг в стеклянные морщинки, чистая и даже на вид холодная и сладкая вода.

Каждый из квадратов внутри кипарисовых бордюров был цветным. Вот кусты роз, на сливочных лепестках которых замерли капли воды. Вот гладкое поле огненных петуний, а справа ровные линии желтых нарциссов.

— За тем углом кусты жасмина — но они сейчас не цветут, приезжай весной, — странно возбужденным голосом говорила она. — И тогда же будут белые лале… как это — ах, тюльпаны, конечно же. Стены будут увиты виноградом уже следующей осенью. И я забыла про маленькие ирисы, зеленовато-синие, цвета глубокой воды, — они тебе понравятся. Ведь, где бы ты ни был, должно же быть место на земле, куда бы ты мог прийти и отдохнуть, зная, что тут тебе рады. Что бы с тобой ни случилось, как бы ни шла твоя жизнь. А теперь скажи, не молчи — тебе здесь хорошо? Тебе хорошо?

Она почти выкрикнула эти слова — и вдруг замерла в абсолютной неподвижности среди дорожки, чуть наклонившись ко мне и раскинув в стороны кисти рук, ладонями вверх.

— А можно я просто посижу в той беседке? — прервал это странное мгновение я.

Вот когда произошла эта сцена из моих снов — впрочем, какая там сцена, просто Заргису идет на несколько шагов впереди по дорожке сада к утопающей в гвоздиках беседке, потом начинает оборачиваться ко мне, и тут-то ветер и пытается унести в сторону ее сияющие золотым огнем волосы.

А в беседке она назидательно поднимает свой длинный палец — кажется, даже на нем у нее можно увидеть веснушки, — и затем чуть наклоняет этот палец ко мне. И мы вместе, буква в букву, произносим:

— Па-и-ри-дезо.

И так же в один голос хохочем.

Я открыл глаза и вновь наткнулся на неподвижный взгляд Юкука.

— Я сюда постоянно прихожу, — кивнул мне длинный воин, увидев, что я не сплю. — Когда понадоблюсь, меня будет нетрудно найти.

Краем глаза я увидел в углу шатра, зачем он сюда приходит. Маленькая коротконогая девушка — та самая, что подняла крик, увидев утром два трупа и лужи крови между рядов больных, — как бы ввинчивалась под его накидку. Вот она уже чуть ли не исчезла, вжимаясь в пространство между рук Юкука, — и тут в проеме шатра появилась вторая больничная девушка. Оценив ситуацию, она сказала «ха», легким ударом бедра — «подвинься» — потеснила первую, начав и себе отвоевывать место под накидкой стоявшего, как статуя, длинного воина. Все трое засмеялись тихим смехом, а я только вздохнул и снова закрыл глаза.

Надо сказать, что два трупа и пропитанный кровью пол вокруг моей лежанки (не говоря о ней самой и только что выданной мне одежде) ввели целящих девушек и прибежавшего сюда Ашофте, главу этого заведения, в полное оцепенение. Но, как ни странно, никто не сказал даже слова — наоборот, ко мне начали относиться с некоторой опаской и молча выдали еще один комплект одежды — черной, цвета мервского бунта.