Любимец женщин - [26]

Я направилась обратно, но, не выдержав, спросила уже у лестницы:

- А что вам раньше мешало?

- Разве ты отпустила бы его одного? То-то! - снова едва глядя на меня, ответила она устало.

Больше мы на эту тему никогда не говорили. Я жила как в сказке, и эта сказочная жизнь с суженым длилась круглые сутки. Как сейчас вижу его сидящим за роялем в большой гостиной, в сиянии множества огней: одет в белый смокинг, волосы приглажены а-ля Джордж Рафт, на лице - безмятежная ослепительно жемчужная улыбка - прямо как на рекламе. Время от времени наши взгляды встречались, пробившись между кружащимися в вихре вальса парами, и тогда казалось, будто во всем мире есть только мы двое, мы знаем великую тайну, она наша и больше ничья. Короче, я была по уши влюблена. Даже работая в постели, я мысленно была с Тони; я напряженно вслушивалась в доносившиеся снизу звуки рояля и шикала на своего партнера по акробатическому любовному этюду, если его тянуло поболтать.

Самые счастливые минуты наступали ранним утром. Клиенты уже разошлись, Джитсу погасил люстры. Горит только лампа на рояле, в ее ореоле и сидит Тони, играя для наших, кто остался послушать; рукава рубашки у него подобраны до локтей и перехвачены эластичными жгутиками - голубыми с золотой нитью, во рту - сигара, на рояле - бутылка коньяка. Тони наигрывает грустные мелодии в стиле негритянских блюзов. Больше всего мне нравилась "Я вырежу твое имя на всех деревьях", он исполнял ее так, словно она посвящалась мне. Я стояла позади Тони, положив руки ему на плечи, гордая тем, что он мой, время от времени, когда его, что называется, прорывало и он изливал перед нами душу, голос его тоже звучал как музыка.

Однажды он сказал:

- Моя первая любовь, то есть самая-самая первая, пришла ко мне в девять лет, в Марселе, когда меня забрали наконец из ненавистного пансиона, откуда я постоянно убегал, и поместили в другой, к отцам иезуитам. Помнится, началось все зимним утром, в тот самый миг, когда по мне скользнула тень нашего учителя: сомкнув ладони под просторными рукавами сутаны, он вышагивал по классу - взад-вперед, взад-вперед.

БЕЛИНДА (7)

"Руан, февраль 1431 года.

В тот день с ног узницы, как и полагается в день судебного заседания, сняли тяжелую деревянную колодку, оставив, однако, цепи на щиколотках и на руках - эту ее неотъемлемую ношу.

Вытолкав узницу из камеры под издевательские шуточки своих собратьев в круглых шлемах, два английских стражника, вооруженных копьями, повели ее впереди себя по длинным подземным коридорам.

Она ступала гордо подняв голову, волоча свои железные оковы по каменному полу, - девушка в темной мужской одежде, остриженная под мальчика, с совсем еще детским лицом. На шее у нее висел крест - из тех, что делают в Лотарингии, - и время от времени на его отшлифованной поверхности вспыхивал блеск закрепленного на стене факела.

Она в очередной раз поднималась по ступеням навстречу страданиям. Дверь зала позорного суда распахнулась перед ней. Шагнув за порог этого каменного мешка, выбранного мучителями, чтобы упрятать ее подальше от глаз людских, она задержалась на мгновение, привыкая к яркому дневному свету; на нее было больно смотреть - эти негодяи содержали ее хуже, чем последнего каторжника. Однако она смело выступила вперед, наконец-то освободившись от свиты, твердыми шагами направилась к своим судьям и предстала перед ними.

Они - это мерзавец-епископ Кошон и его преданный пес Эстиве, восседавшие среди сорока, не меньше, заседателей - число их каждый день менялось, - а также людей в военных доспехах и штатском платье: все они готовы были разорвать ее на куски за тот постыдный страх, который она нагоняла на них на поле брани, или за звонкую монету всесильного кардинала Винчестерского. Все, кроме одного, о котором пойдет речь чуть позже.

На этот раз епископ, наученный горьким опытом на предыдущем заседании, был осмотрительнее, поручив вести допрос другому; через него он и задал свой коварный вопрос, способный погубить девушку:

- Жанна, уверены ли вы, что безгрешны?

И она ответила на него просто, тем самым нежным и проникновенным голосом, вдохнувшим в свое время силы в славного наследника престола:

- Прошлые грехи мне Господь простил, а от будущих - убережет.

При этих словах по залу прокатилась волна шепота. Мерзавец Кошон не сумел скрыть своего гнева, а его пес Эстиве - смущения. Приободрившись от собственного удачного ответа, Жанна слегка удивленно окинула присутствующих взглядом и только теперь поймала на себе другой, лихорадочно горящий, взгляд своего единственного сторонника в зале.

Происходило это во время четвертого заседания, 24 февраля, в субботу, если не ошибаюсь, - рассказывал этот феноменальной памяти человек. - В тот миг, когда глаза девушки - а они были вовсе не голубые, как утверждают, а светло-карие с золотистым блеском - встретились с моими, я понял: моя жизнь принадлежит ей, я буду защищать ее всегда и везде, я буду верен клятве, данной на шпаге.

Но в тот момент я должен был ждать, и я ждал - нетерпеливо, мучаясь от беспомощного сострадания. На вопрос о возрасте она ответила: "Почти девятнадцать". Ровно столько я дал тогда и себе. Я предстал в собственном воображении большим и сильным, как теперь, но бедно одетым, то есть насколько может быть беден юноша, выросший без отца и добравшийся сюда пешком из своего далекого Прованса, - юноша, у которого все имущество состоит из вышеупомянутой шпаги, а вся надежда и опора - выгравированный на ее клинке девиз: