Любимая противная собака - [35]

Тут подал голос Журналист:

— Еще Цицерон сказал: «Ищи, кому это выгодно».

Цицерон? Разве Журналист знаком с Цицероном? Странно! Цицероном зовут чау-чау, с которым мы иногда встречаемся на прогулках у нижних домов возле леса. Но чтобы Цицерон говорил, тем более что-то умное? Да он собачий язык едва знает, куда ему с людьми разговаривать!

— Не представляю, кому это выгодно, — ответила Художница. — Разве что нашей достопочтенной галеристке… Но зачем ей еще один скандал, хватит того, что у нее прямо из экспозиции пропали две мои картины!

— Но ведь она собиралась выставлять ваши полотна за границей, — вмешалась Мама, — и там выгодно их продать. Может, соблазн был слишком велик?

— Но теперь она не сможет их вывезти! Муж постарался, заставил ментов написать обращение в таможенный комитет! Теперь там известно, что картины краденые!

— Что ж, может, письмо до них дошло, а может — нет. Но вряд ли Гала станет рисковать…

— С нее станется… если, конечно, это ее затея…

Они говорили много и долго, иногда все вместе, чуть ли не перебивая друг друга. Спорили, имеет ли отношение к краже Елена Павловна — Баба Яга. Кто-то, кажется Журналист, предложил дать ей денег, чтобы она сказала правду, на что Художница отвечала, что если даже воры ей и заплатили за молчание, то действовала она исключительно из глубоко укоренившейся ненависти к соседям. Про собаку — то есть меня — все забыли. Так как разговор был мне неинтересен, я пропустил бы его мимо ушей, если бы не кот, то и дело бросавший на меня взгляды, говорившие: «Эх ты, горе-сыщик». Но все равно меня в конце концов сморило, и я почти заснул. Вернее, задремал. Тут кто-то задел меня по носу, я проснулся и на всякий случай гавкнул. Оказывается, это Мурзавецкий перебрался вместе со своей хозяйкой на диван и, устраиваясь поудобнее, меня толкнул. Разбудил он меня именно в тот момент, когда взрослые снова обсуждали животрепещущий вопрос — организовала кражу Гала или нет? Мама, смеясь, заявила:

— Вот видите, Тимоша подал голос за то, что воры — наши неприятные соседи, имеющие, к сожалению, некоторое отношение к искусству! — и она почесала меня за ушком. Я почувствовал себя собачьим гением: ведь это так непросто — проснуться в самую нужную минуту!

Но Мурзавецкий меня гением не считал. Он еще раз сильно пихнул меня, на этот раз специально, и спросил:

— Ну что, дворняга ушастая, ты-то знаешь, кто украл? Что тебе говорит твоя жалкая интуиция?

И моя интуиция, и мой нюх говорили мне, что я точно знаю, кто преступник или, скорее, преступники, и я с гордостью поделился своим открытием с котом. Но, вместо того, чтобы поздравить меня, Мурз сказал:

— И ты думаешь, что этого достаточно? Теперь ты должен донести это до людей.

— А как?

— Это уж твое дело. Я тебе в этом не помощник.

Потом он отвернулся от меня, спрыгнул с дивана и оказал хозяину высочайшую честь — пригласил его поиграть.

На следующий день на прогулке мы встретили Пошатывающегося, который шатался сильнее обычного и, почуяв его, я не смог остановиться и вцепился ему в штанину. К сожалению, прокусить брюки и вонзить зубы ему в ногу мне не удалось, Мама тут же схватила меня на руки, отшлепала и извинилась перед пострадавшим. Правда, Пошатывающийся уже был в таком состоянии, что не понял, кто на него напал. Он обогнул нас и пошел к себе в подъезд неверным шагом, бормоча:

— Какая же ты сволочь, Зазик, родного хозяина ни за что ни про что готов покусать!

Мама была довольна, что все обошлось, но пожаловалась на меня Папе. Папа меня потискал, посмеялся, обозвал террористом и велел никого не кусать и слушаться Маму. Потому что он уезжает в командировку. Родители вместе собрали чемодан, и наутро он уехал, я даже не проснулся.

На следующий день мы с Мамой пошли в гости к Бабушке. Конечно, плохо, когда Папы нет дома, зато у меня есть Бабушка! Как всегда, она угостила меня курочкой, а они с Мамой пили кофе и болтали. Бабушка пересказывала Маме последние сплетни. Оказывается, весь дом уже знал, что сначала пропали две картины Художницы из галереи Галы, а потом уже из ее мастерской вынесли все, что осталось. Мама только удивлялась, как быстро распространяются слухи. И от кого все об этом узнали? Оказывается, от самой Галы.

Она была легка на помине. Только мы вышли, как ее встретили с двумя ее псинками, причем она была так любезна, что Лулу спустила на землю, а вырывавшегося Швабрика взяла на руки. Обратилась она к Маме, как лучшая подруга, с широкой улыбкой на лице, которая быстро сменилась скорбной миной, как только она начала говорить о потерях Художницы. Не нужно было собачьего чутья, чтобы увидеть, насколько и то и другое было неискренне — Мама это тоже прекрасно поняла. На женщин я не бросаюсь, поэтому я просто грозно зарычал. Мама тут же подхватила меня на руки и извинилась, сказала, что это я на Швабрика, но я-то рычал на Галу!

Гала стала говорить, как она сочувствует Художнице, и с оттенком злорадства заявила, что если бы она не забрала из ее галереи картины, то ее бы не ограбили, а потом поинтересовалась, не украли ли у нее ту большую картину, которая была на выставке в Саратове. Мама немного удивилась и ответила, что нет, ее еще не привезли. После этого она задумалась, и мы пошли дальше. Еще сильнее она задумалась после того, как мы встретили на этой же прогулке Дуремара. Тут уж я оторвался по полной! Мама неосторожно меня отпустила довольно далеко, и я, заметив его, помчался к нему с громким лаем. Увы, добраться до него мне не удалось — он бросился от меня удирать со всех ног и успел запрыгнуть на скамейку. Пока я подскакивал, пытаясь его достать, прибежала Мама и меня забрала. Против обыкновения, она меня не ругала и даже не извинилась, а когда мы пришли домой, сказала: