Любимая муза Карла Брюллова - [28]

Пачини скривился, услышав эту историю, словно сжевал лимон. Он считал, что в новой опере должно быть куда больше героизма! Его и так упрекают в том, что его оперы рассчитаны на слезливых дам, а не на мужчин, поэтому они и не имеют успеха. Юлия сама же упрекала его в этом, и что же она надумала? То же самое.

Впрочем, что способна выдумать женщина? Ха-ха! Не женское это дело – давать советы творцу.

Юлия обиделась.

– Ах, не женское? – сказала она. – Но ведь у всех истинных художников были музы! Разве я не могу быть твоей музой, вдохновлять тебя и воздымать твое воображение на новые вершины?

– Ты воздымаешь только мой fallo, – ухмыльнулся Пачини и попытался было предъявить доказательства сего, однако Юлия оттолкнула его с такой силой, что он врезался в стену. Пачини даже не предполагал, что его нежная любовница обладает силой амазонки!

Но пока он стоял с разинутым ртом, Юлия бросила презрительно:

– Твой fallo отныне обойдется без меня, так же как и твое творчество. Если тебе не нужна муза, то и ты не нужен ей. Мне безумно жаль расставаться с Джованниной, сердце мое обливается кровью от неизбежности разлуки с ней. И плачу я из-за разлуки именно с ней, а не с тобой. Но даже ради нее я не собираюсь терпеть унижения от какого-то марателя нотных станов. Прощай!

И она ушла.

Вернее, не ушла, а уехала – в Геную, к деду, – оставив Джованни и проклинать ее, и оплакивать свою потерю…

Вскоре Литта понял, что Юлия стала не просто женщиной, но даже чересчур женщиной. Мужчины смотрели на нее жадными глазами, чувствуя, что в ней живет неутолимая тяга к любовным приключениям. Дважды она вступала в тайную связь со знатными итальянцами. Правда, это длилось недолго. Литта установил слежку за Юлией и узнал, что синьоры – а оба они были женаты – поспешили разорвать отношения с ней, потому что были явно напуганы ее пылкостью и опасались за свое здоровье, а также репутацию.

К сожалению, она за свою репутацию ничуть не боялась! Литте донесли, что Юлия ночами уходит из дому и ищет приключений в порту. Она заводила любовников на ночь – просто для того, чтобы утолить плотский голод, который ее терзал.

Литта ужаснулся…

Неведомо, кто были эти мужчины, эти моряки, которым Юлия отдавалась, какими мерзкими болезнями они могли ее заразить. И если кто-то узнает, чем занимается здесь русская графиня, какая же черная слава пойдет о ней по Италии, а потом и переметнется в Россию! Ведь в Италии полным-полно русских, а на чужой роток не накинешь платок! Каким позором будет покрыто имя Юлии Пален (и имя ее семьи, о чем не забывал Литта)! Она лишит себя будущего, ей никогда не сделать приличной партии. А самое страшное – она опозорит русского императора… Ведь если станет известно, что бывшая фаворитка русского государя таскается по кабакам и спит с кем попало, как портовая шлюха, – Боже, как станут насмехаться над ним досужие сплетники во всех королевских домах и министерских кабинетах Европы!

Если бы Литта не поседел уже давно – он старательно пудрил волосы вовсе не потому, что был таким уж истовым приверженцем старинной моды, а просто чтобы скрыть седину, – он поседел бы в тот миг, когда до него дошло: из-за Юлии он, друг покойного императора Павла, может опорочить имя его сына, нынешнего российского самодержца!

Как верный вассал Литта не мог допустить позора своего синьора. Он решил устроить будущее Юлии независимо от ее желания – для ее же блага в конце концов!

Путешествие по Италии длилось уже больше трех лет, и за это время Литта не единожды получал из России письма о том, что к Юлии готов посвататься тот или иной богатый и знатный молодой человек. Письма эти были подписаны неизвестным Литте именем, однако некий тайный знак, повторявшийся от письма к письму, давал ему знать, что они отправлены по приказу императора Александра, который помнил слово, некогда данное Литте, и пытался достойно устроить судьбу Юлии. Прежде Литта сообщал об этих партиях Юлии, однако она ни о каком замужестве и слышать не хотела. Поэтому Литта – от ее имени – отвечал вежливым отказом на все предложения. Но теперь отказам пришел конец.

– Кто там у нас нынче? – проворчал он, вскрывая очередное послание. – Так, Самойлов Николай… ага, графини Екатерины Сергеевны сынок? Хороша была в своей время, надеюсь, и сын в нее. На Литейном живут, помню, помню… Ну, Самойлов так Самойлов!

В Петербург немедленно отправлена была депеша о нижайшей благодарности, согласии принять сватовство молодого графа Самойлова и скором возвращении Литты с внучкой, а Юлии дед-отец изъявил свою непререкаемую волю. Она, конечно, заартачилась было, но Литта оставался тверд:

– Возвращаться не желаешь? И замуж не пойдешь? Сделай милость, сиди здесь, только знай: ни гроша не получишь ни от меня, ни от бабки.

– Никогда не поверю, что мой миленький дедушка решится со мной так жестоко поступить, – расхохоталась Юлия.

«Миленький дедушка», возможно, и не решился бы, а вот отцу делать больше нечего», – подумал Литта, а вслух сказал:

– Выезжаем немедленно.

– Но я… как же? – изумилась Юлия. – Я не могу так быстро собраться! Мои вещи… картины, коллекции…