Любимая игрушка судьбы - [7]

Лакхаараа искоса поглядывал на брата. Эртхиа сменил наконец гнев на милость и с просветленным лицом повернулся к нему.

— А как хорош брат Акамие! Ох, и повезло нам сегодня… Как повезло!

— Да уж, повезло, — мрачно согласился Лакхаараа. — Повезло, как луне в конце месяца.

Эртхиа изумленно уставился на него.

Поднося повелителю зубочистку, и золотой таз, и кувшин с ароматной водой для омовения, приближенный слуга его, Шала, с многочисленными поклонами пенял своему господину:

— Господин наш слишком изнуряет себя бодрствованием, ведь телу его нужен не такой краткий сон! Ведь господину известно, как вредоносно действует на нервы бессонница и какие случаются от этого болезни!

Повелитель протянул над тазом руки, и струя из кувшина упала в них и загремела о дно таза. Крепко растирая ладонями лицо, царь милостиво отвечал:

— Известно ли тебе, Шала, что подданные вкушают сон, когда правитель, охраняющий их, не спит?

Неслышно ступая за спиной царя, рабы разбирали на пряди осторожно расчесанные волосы, стягивали их в тугую косу, украшали тяжелым косником. Гребень слоновой кости заскользил в кудрявой бороде царя, укладывая ее ровными волнами, стряхивая прозрачные капли воды.

Сапоги с золотыми носами натянули на ноги царю, и поверх рубахи из шелковой тафты накинули парчовое одеяние с широкими, от локтей разрезанными рукавами, и надели тяжелое от камней сверкающее оплечье. Корона сжала виски царю, и он поморщился, мельком заглянув в поднесенное зеркало. Под глазами темнела уже не упругая, не блестящая кожа, и мелкие морщинки расползались на виски и по щекам.

Повелитель имел обыкновение в начале ночи скрываться на ночной половине. Он поднимался в опочивальню или сидел на одном из балконов, никого не допуская до себя. Перед ним горел светильник, а рядом приготовлены бывали чернильница, калам и свиток пергамента. Так, в одиночестве, он предавался размышлениям, записывая важные и ценные мысли, приходившие ему в голову. Лишь когда ночь переваливала за середину, повелитель возвышал голос, называя ожидавшему за занавесом евнуху имя жены или невольницы, с которой хотел провести остаток ночи. Чаще же всего он произносил одно имя, и голос его был слышен в ближних покоях.

Завязав ночной свиток шнурком и завернув в платок, царь вложил его в зашитый карманом широкий рукав.

— О Шала, если бы я только и делал, что спал, то ни в одном из домов Хайра не осталось бы пары глаз, которая могла бы спать спокойно!

Шала поспешил откинуть завесу на двери, и царь покинул ночную половину.

Он занял свое место на троне, который горой золота и сверкающих камней возвышался над помостом, покрытым коврами и укутанным парчой. И приказал поднять занавес, отделявший его от посетителей.

В этот ранний час приходили к царю его приближенные, советники, вельможи царства и близкие друзья, и он советовался с ними о тех делах, о которых размышлял ночью, и отдавал приказы об исполнении того, что решил, и диктовал писцам указы и послания наместникам.

Когда же время приблизилось к полудню, царь перешел в другой зал и сел за трапезу, и с ним друзья, советники и поэты, восхвалявшие величие и мудрость повелителя.

Насладившись послеобеденным отдыхом — в тени сада влажного, зноем неопаленного, где полноводные ручьи скользили как туловища змей, и где вода многочисленных источников и водометов звенела, будто вливаясь серебряные кувшины, под мерное звучание изысканных стихов, под веселящую сердце музыку, — царь вернулся в тронный зал.

Теперь приходили к нему конюшие, начальники стражи, и те, кто ведал делами простонародья, и казначеи, судьи, законоведы и ученые. И царь занимался делами, сверяясь со своим свитком, лежавшим перед ним.

После того, удалив писцов и стражу, царь принимал лазутчиков-ашананшеди, выслушивал их донесения о делах в Хайре, подвластных ему землях и странах, еще не покоренных.

Тенью из тени выступил ашананшеди, откинул за плечи дымно-серый плащ, поклонился царю.

— Из Аттана, — сообщил он, и царь кивнул, готовый слушать.

— Со времени последнего похода в земли удо минуло два года.

— Я помню, — с расстановкой произнес царь.

Ашананшеди помолчал лишнее мгновение, прежде чем продолжить.

— Великий царь, следующей весной поход может не состояться.

— Ты хочешь сказать, что племена пастухов стали сильны и многолюдны? После того, как вот уже два девятилетия каждую третью весну мы разоряем их кочевья и станы? В каком доме Хайра нет рабов — удо? Мало ли мы истребили мужчин? Некому угрожать Хайру со стороны Обширной степи — мы позаботились об этом.

Лазутчик хмурым кивком подтвердил слова повелителя и поторопился осторожно возразить:

— Не то я имел в виду, господин мой, не опасность со стороны степей. Удо стали малочисленны, и стада их сокращаются. Сама пустыня торопится исполнить желание Великого. Этой зимой снег в степи выпадал лишь ночью и на рассвете исходил паром, не успев растаять. Пустыня поглощает степи удо, иссушая травы на земле и корни трав под землей. Источники иссякают, как дыхание умирающего. Девять племен не могут напоить скот и накормить его там, где раньше было изобилие травы и достаток влаги.