Любимая и потерянная - [4]

Себя он считал просвещенным либералом и очень заинтересовался статьей под названием «Независимый человек», которую как-то вечером незадолго до Нового года прочел в свежем номере «Атлантик мансли». Мистеру Карверу понравилась непринужденная и уверенная манера автора, логичность суждений. Он тут же вспомнил, что еще несколько месяцев назад решил ввести дискуссионную колонку в отделе международных событий. Найти человека, который взял бы верный тон, сумел внести в газетную статью живую индивидуальность, дело не простое, но этот Макэлпин, пожалуй, как раз то, что ему нужно. Из биографической справки, помещенной в начале номера, мистер Карвер узнал, что Макэлпин — младший преподаватель истории Торонтского университета. Прочитав это, он удивился и усмехнулся про себя. Будучи одним из попечителей Макгилла[1], он давно привык к мысли, что от преподавателей не следует ждать слишком многого. Нужно было хорошенько все обдумать, автор статьи заслуживал внимания.

На следующий день он отправил ему письмо, где просил приехать для переговоров по поводу сотрудничества в «Сан», редакция которой намерена ввести не контролируемую цензурой колонку в отделе международных событий. В письмо он вложил чек на сумму, достаточную для того, чтобы оплатить проезд до Монреаля и обратно.

Недели через две, в один из теплых и бесснежных январских дней в «Шато» пожаловал на коктейль Джеймс Макэлпин, высокий широкоплечий мужчина лет тридцати с небольшим, черноволосый и кареглазый. Он был в темно-синем двубортном пальто, черной фетровой шляпе и держался свободно, с достоинством, возможно усвоив эту манеру в пору службы во флоте, где имел чин капитан-лейтенанта.

Спокойная уверенность гостя, его простота и непринужденность производили приятное впечатление, но не это привлекло внимание мистера Карвера. Едва они обменялись рукопожатием, у него возникло ощущение, что оба они давно ждут этой встречи. Это показалось ему забавным и в то же время значительным.

Вернувшись вечером после заседания Молодежной Лиги, Кэтрин услышала в гостиной голоса и прислушалась. Это была высокая красивая женщина со стройными ногами, открытым взглядом голубых глаз и родинкой на левой щеке. Сняв бобровую шубку, рождественский подарок отца, Кэтрин остановилась перед дверью, продолжая слушать. Из-за двери доносился незнакомый голос, глубокий и низкий. Голос ей понравился. После развода ее не оставляло чувство одиночества; как-никак ей шел уже двадцать восьмой год. Репортер светской хроники как-то писал, что, если ему случается встретить Кэтрин на залитой солнцем Шербрук, он всегда считает, что этот день будет удачным. Но сама Кэтрин вовсе не была убеждена в своем обаянии и не верила, что кому-то по-настоящему нужна. Ее друзья замечали это, и их трогала робкая пытливость, иногда проскальзывавшая в ее манерах.

Кэтрин понравился смех незнакомца, но она тотчас испуганно одернула себя, именно потому, что почувствовала вдруг симпатию к этому человеку. Эту пугливость породил в ней опыт недолгой супружеской жизни со Стивом Лоусоном; боясь еще раз испытать растерянность и боль, которые в ней вызывала брезгливая отчужденность мужа, Кэтрин старалась скрывать свою пылкость от людей, которые ей нравились, и в их присутствии особенно следила за собой.

Когда Кэтрин наконец вошла в гостиную, робость была надежно прикрыта сдержанной приветливостью светской женщины. Она двигалась медленно, красивой, скользящей походкой, легко неся опущенные плечи. Поздоровавшись с Макэлпином, Кэтрин села и стала слушать.

С тех пор она каждый день сидела здесь и слушала. Отец, широкоплечий, с седой головой, похожей на отлитое из серебра ядро, расхаживал из угла в угол и говорил о всякой всячине, однако ни разу не высказал прямо своего мнения о том, что происходит в мире, и не спросил Макэлпина, что тот думает о вопросах, волнующих читателей «Сан».

Вместо этого они выясняли, что лучше: Оксфорд или Сорбонна, был ли в мире хоть однажды после падения Римской империи установлен настоящий порядок, потом вдруг перескакивали на латинских поэтов.

— Как вы относитесь к Петрарке, Макэлпин? Вам нравится Петрарка?

— Я больше люблю Горация.

— Вот как? В самом деле?

— Петрарка мне всегда казался несколько рассудочным.

— Так, так. Постойте-ка, Макэлпин, а Катулл? Хоть на Катулле-то мы с вами сойдемся?

— Отчего же. На Катулла я согласен — отвечал Макэлпин, и оба улыбались.

Кэтрин как-то заметила:

— А знаете, мистер Макэлпин, вы не очень-то похожи на преподавателя.

— В самом деле? — спросил он.

— Да, и как раз поэтому мне кажется, что вы, наверное, были очень хорошим преподавателем.

— Нет, — спокойно ответил он. — Преподавателя из меня не вышло.

— Ваши студенты едва ли так считали.

— Они-то нет, — улыбнулся Макэлпин, — мы были довольны друг другом, но я не ладил с начальством. Оно не одобряло моих методов.

— Профессура! — фыркнул мистер Карвер и сердито взмахнул зажатыми в кулак очками. — Уж я-то их знаю, Макэлпин. Насмотрелся в нашем университете. Их неодобрение делает вам честь.

Случалось, мистер Карвер молча сидел в сторонке и прислушивался к разговору молодых людей. Он заметил, что с Кэтрин Макэлпин разговаривает как-то иначе. О чем бы он ни говорил: об Уинстоне Черчилле, Объединенных Нациях, борьбе греческих партизан, — его голос звучал мягко и доверительно. Кэтрин слушала с увлечением, иногда перебивала каким-нибудь вопросом. Мистер Карвер уже много месяцев не видел дочь такой оживленной; его радовал ее повеселевший взгляд.