Любиево - [68]
Вторые раскаты — льет, как из ушата. Льет, льет, и солнце светит, того и гляди, геевская радуга над пляжем расцветет в знак прощения от Бога! А может, нам самим утонуть здесь, чтобы нас потом в Швеции на экологически чистом песке нашли? Потому что дождь все сильнее, а еще далеко, вот только сейчас зеленая лестница, а над ней ничего, кроме леса и единственного заведения «Сполэм». Не помню, говорила ли я тебе, что ужасно боюсь грозы. Сразу чувствую, что меня долбанет. И вообще, у всех у нас острые неврозы. Одна боится того, другая — этого, у всех плохой сон и развиваются нервные заболевания. Боже, какой грохот, Паула, бежим, бежим! Заткнись на минутку. Заткни хлебало на минутку! Посмотри на этих, ведьмы растрепанные, того и гляди, портки потеряют, ни дать ни взять, фессалийские ведьмы или прямо с гор Сьерра Морена! Смотреть смотри, но не снижай темпа! С утра по радио обещали дождь, надо было раньше возвращаться! Говорили, что погода хорошая, но не сегодня. Боже, ногу подвернула! Не могу больше. Бежать. Все, финиш.
— И вот они приходят, посвежевшие. Но чтоб не слишком фамильярничали, мы их примем не в том зале, где княгиня Любомирская, а в том, что похуже, где управляющих принимают.
— В курительной комнате.
— В курительной.
— И ничего им не подадим на нашем фамильном фарфоре баранувка, разве что на какой-нибудь цмелювке.[74]
— Ты что, глупая, на цмелювке подавать?
— У тебя что, в башке перемкнуло, в чем ты им хочешь подать, а? В глиняных кружках из художественного салона? Чтобы потом в деревне рассказывали, что во дворце маркизы де Мертей как в мужицкой хате жрут?
— Ну надо же — поцапались, в чем мужикам подавать!
— И так бы они сидели, но сами бы постеснялись спросить, почему это их пригласили к господскому столу, потом только водка бы им языки развязала, и в конце они бы спросили: «Вот пригласили вы нас, а по какой причине ясновельможный пан нас пригласил?»
— А я бы своему ответила: «А чтобы ты, Лукаш, мне спинку потер», — и выгнулась бы дугой. Затащила бы его в ванну…
— Во времена барокко не мылись, а лишь припудривали разные места, а если очень воняло, то заливали духами, а если пятно, то замазывали его или вытравляли…
— Но ведь это уже совсем не барокко, гораздо позже получается. Потому что ванны! И тогда бы я насыпала в ванну всех этих солей, что из Баден-Бадена привезла, и о которых он понятия не имеет, для чего они предназначены, разделась бы, накладную шею поставила рядом с ванной вместе с искусственным декольте и в воду бы вошла в одних только кружевных трусиках, а он бы стоял, спрятав руки за спину…
— А я?
— Что ты?
— А я, что бы я в это время делала?
— Ты? — Паула задумалась. — Ты осталась бы в своей комнате, и пришлось бы тебе что-нибудь другое придумать… Потому что я своему так бы сказала: «Знаешь что, Лукаш, дружочек, если закрыть глаза, все можно себе представить, даже что ты с бабой»… И я его резко бы так раздела, все бы его льняные лохмотья содрала и ну-ка, быстренько залазь в ванну! Тогда бы он узнал, что такое отсос, как это делается. И еще бы меня потом расспрашивал, что и как, рассказывать ли приходскому ксендзу на исповеди об этом или нет, а я бы ему на это: «А разве ксендз говорил на проповеди о мужчинах? Не говорил, а это значит, что с мужиком — не грех! Но чтоб не смел об этом рассказывать — башку оторву! Сотру в порошок!» — А впрочем, даже если бы и рассказал, так ведь ксендз… (не подмигивай мне, Паула). Это как в семье… Если они все вместе в карты играли… Ну и помнишь у Гомбровича в «Фердыдурке»[75] сложности были, потому что он хотел «побрататься», но если бы захотел секса с батраком, это никак не уложилось бы в традиции господской фанаберии…
— Все бы разболтал.
— А вот и нет. Пошел бы утром домой, мать в хате, хлеб режет. Такая, понимаешь, женщина простецкая, такая, из «Мужиков».[76] Огонь горит в очаге, она злится, волком смотрит, большой такой каравай режет и:
— Где ты был? Всю ночь в усадьбе?
— Ну да, барин на всю ночь в усадьбе с другим господином меня и Лукаша задержали…
— Говори, что там делал? Дома дел невпроворот!
— Да не велено мне говорить о том…
Тут она как насупит брови свои сросшиеся, уже едва себя сдерживает:
— Говори, не то по роже получишь!
— Э-э, да уж и не знаю, как сказать…
— Говори! Сейчас как возьму палку…
— Барин велели к себе как к бабе, и чтобы спинку потереть…
Тогда она как этот нож положит, да как подлетит к нему:
— Как ща врежу, чертово семя, как тебе влеплю, чтобы мне тут не прикидывался дураком, дурак, о барине нашем господине такие вещи болтать, экий ты дурак, мы же все от него зависим, а тут бескормица близится, а если старик работу потеряет на извозе, да и на картошке, то и мы все, как эти безземельные, кончим, потому как у тебя мозгов нету! Чтобы мне впредь о нашем барине таких гадостей не смел рассказывать, да еще перед полевыми работами!
